Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Мы знаем, что этого — маловато, а потому в пивной добавим по пять неполных кружек мочегонного пива. Вместе с традиционной закуской — копченая и порезанная в магазине ставрида, полбуханки черного и плавленый сырок — это составляет 12 рублей ровно, по четыре с носа. При зарплате в 150 чистыми (именно столько мы и получаем) выходит, что, если не пить, а только вот так выпивать, уходит 100 рублей. И потому мы — всегда в долгах, всегда в ожидании какой-нибудь халтуры или премии ни за что, всегда на подхвате и готовы на любой приработок. Коля, вон, всего за тридцатник стучит на полинститута.

— Первый звонит третьему. — Это Сан Саныч начинает свой затертый до дыр анекдот: — «Вторым хочешь быть?» — «Конечно!», «Тогда скидывай рубль двадцать и звони второму — он будет третьим».

Дыра в заборе сокращает путь к пивной автопоилке. Пока мы пилим по шпалам, я рассказываю свой любимый: «Длинный с Коротким купили на двоих, а пить не из чего, не из горла же! Короткий говорит „В парке стаканы на деревьях растут“. Идут туда. Длинный держит бутылку за горлышко, Короткий за донышко. Приходят в парк — и верно: на ветке стакан висит. Короткий попрыгал-попрыгал — высоко, не достать. Длинный прыгнул — тоже не достал. Короткий ему: „Так ты бутылку-то отпусти, вот, и достанешь“. Длинный так и сделал. Прыгнул и достал стакан. А Короткий стоит, губы рукавом утирает: „Ну, тебя как за смертью посылать“».

И мы входим в гадюшник. Теперь надо кружки достать или хотя бы застолбить очередь за кем-нибудь. Испитая уборщица, в розовых байковых панталонах навыпуск, подает стакан — все наши бутылки теперь ее. Этот стаканный бизнес расцвел настолько, что — в любой дом заходи, в любую дверь стучи, — и тебе подадут стакан в обмен на тару или последний глоток. А кой-какие шустрые пенсионеры даже яблочко или огурчик для этого припасают, тогда не на один — на два пальца оставят ему, бедолаге, в стакане. И накатит он, когда вы уйдете, на своей кухоньке, на щербатой белокрашенной лет сорок назад табуретке и вспомнит героическую оборону Незнаемска или как шахтерил на северах, а, может, старуху свою, покойницу, или еще что-нибудь из древней истории.

На двадцать копеек автомат выцеживает из себя якобы почти полную кружку, однако пивные умельцы давно уже урезали дозу до того, что из пяти кружек получается только три полных. Тетя Маша сметает ошметья предыдущего пиршества, точно такого же, как наше, ну, может, колбаса вареная вместо ставриды, но тоже порубленная в три взмаха.

— Ну, чтоб не засдвоить!

Нам страшна эта мысль — «засдвоить». Для нас это шаг вниз. Это неважно, сколько и чего мы пьем, но мы — втроем. В обществе. Да, мы всякий раз рискуем «за распитие в общественном месте» и медвытрезвителем, и просто уличным разбоем. Но мы дорожим социальностью «на троих». А рядом с нами, в тех же очередях винных отделов стоят те, что делят пол-литра пополам, сдвоят (по этике винных отделов продавщица обязана дать девятикопеечную четвертинку для разлива, в крайнем случае, двенадцатикопеечную поллитровку) и разбегаются по своим углам, где пьют в одиночестве. Одиночное пьянство именно в силу своей безопасности — гораздо страшней «на троих» — тут нет ни меры, ни удержу. Тут уж один шаг до запоя и алкоголизма. И мы принимаем первый стакан за «не засдвоить», остаться в мире и с людьми, не пропасть наедине с самим собой, потому что нет ничего более страшного и пустого, чем человек сам по себе.

От первого стакана зависит, как пойдет дальше и сколько этих стаканов будет. Поэтому, чтоб не разорять глубоко зарытую заначку, мы жадно запиваем водку пивом, чтобы крепче забрало. И стараемся сразу не закусывать, хотя уже много лет не обедаем на работе, а потому к вечеру голодны до колик и рези. Литургия «на троих» также строга и неукоснительна, как и в церкви.

Ничего лишнего, ничто нового, ничего не должно быть пропущено или сделано скороговоркой. Рыба должна быть обсосана до последней косточки, хлеб должен быть недоеден, сырок должен быть плесневелым с одного бока, сигарет должно быть выкурено ровно по количеству стаканов. И дежурный мент должен появиться непременно неожиданно, и мы должны все-таки успеть спрятать бутылку и стакан.

Впрочем, мы знали, как можно не бояться никакой милиции. У метро «Сокол», в уличном микрокафе с белыми столиками и зонтиками от солнца распивали на троих наши товарищи по оружию с яковлевского авиационного КБ «Стрела»: в открытую пили, разливая по полиэтиленовым стаканчикам заготовленную у проходной смесь спирта с боржомом. Ни одному менту не придет в голову проверять на крепость пузыристую жидкость, а что косые сидят, так ведь не распивали же, ну, и пусть сидят, может, их медвытрезвитель подберет, если совсем засидятся.

Кстати, скаредные и экономные хозяйки всегда стараются уставить стол разными боржомами, нарзанами и другими шипучками, от которых водка быстрей всасывается в кровь. Мне одна такая сказала, что четыре боржома таким манером заменяют одну пол-литру. И это — правда. Проверено.

Если надо, мы добавляем еще пол-литра или берем вдогонку пару портвейнов «Кавказ» («Лучший», «Армянский» и тому подобное) — по деньгам то же самое, но кайф получается с лакировкой, его хватает надолго, до утра.

Ритуальное распитие не ведет ни к чему — мы изливаем часа три грязь на грязь этой жизни, и нам кажется, что мы к закрытию поилки отмылись от этой грязи. Злость на все окружающее становится прочной и плотной, и это наполняет нас нежностью и пониманием друг друга. Все жены — стервы, все тещи — кобры, все начальники — сволочи. Мир прост, как граненый стакан.

И с годами мы все больше молчим, все уже сказано. И пьем в условных междометьях и восклицаниях, понимая друг друга с животной точностью.

Потом мы растворяемся в разных направлениях, на автопилоте добираясь до своего жилища.

А в трепещущем тепле домашних недр нас ждут с безнадежным страхом те, кого мы уже давно не любим и мучаем собой и которые истосковались по хоть какой-нибудь жизни. И мы проваливаемся в это хрупкое естество всем фаршем своей жизни, судьбы и беспамятства.

Работа начинается в девять.

Мы не в ящике — можно и опоздать слегка, если нет проверки, которую устраивает отдел кадров. Хорошо все-таки жить в плановой системе — проверки планируются на год вперед, а информация имеет свойство просачиваться: план по проверкам печатается в машбюро, а там тоже люди. У тех людей — свои люди, друзья. Короче, неожиданные проверки известны всем, и потому раз в месяц можно и не опаздывать, а во все остальные дни — да хоть на полчаса!

Итак, к половине десятого наш отдел в полном составе. Ставится чайник для кофе, женщины начинают свой утренний макияж. Смотреть на это — все равно что рвотное принимать. Впрочем, после макияжа настроение у нас и вид у них не лучше. И мы уходим на лестничную площадку покурить и поболтать.