Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Эмиграция в Америку сильно изменила мои винные пристрастия. Разочарование в местных винах, а также во всех винах новых стран (Чили, Австралия, Китай) укрепило любовь к отечественным и европейским маркам, где в каждом глотке — ощущение первородства и древней культуры. Неизменной осталась любовь к мускатному шампанскому, но уже без слезы умиления и сладостных воспоминаний. Теперь это вино — одиноких созерцаний и сопряжения с миром. Я полюбил итальянское «Кьянти», особенно северо-итальянское, особенно генуэзское — вино долгих и интимных бесед с глазу на глаз о чем-то восхитительно важном и упоительно объедняющем вас двоих, вино признаний и откровений.

Я не знаю, доживу ли до собственной смерти — это все представляется пока очень проблематичным и может просто не хватить здоровья. Но я хотел бы видеть на своих поминках не только водку, которую теперь пока уже не пью, но и весь винный букет моей жизни, пестрый и совсем не икебанистый, ведь это полевой букет, сложившийся сам собой, без всякого искусства, без задней мысли и без предположений смысла и целей. Будьте здоровы, поехали, что ли?

Когда при Брежневе ввели с одиннадцати до семи, в Тюмени было найдено простое средство борьбы с борьбой с пьянством. Ровно в семь с витрины и продажи снималась водка и вместо нее выставлялись трехлитровые баллоны вермута местного разлива по цене ровно 3.62. И народ не роптал на судьбу.

В Сибири вообще народ не ропщет. В той же Тюмени и во многих других городах пиво отпускалось в целлофановые пакеты, и это считалось нормой. Когда при Андропове водочные очереди собирали тысячное поголовье у каждой продажной щели, в Новосибирске толпа буквально растерзала одного мента, пришедшего купить пол-литра без очереди в штатском, но с пистолетом.

Чтобы оценить марочность сибирских вин, надо их хотя бы раз попробовать.

Тот самый тюменский вермут мы с приятелем однажды купили в пол-литровой таре. Выпили немного, а с остальным поехали в Омск, известный обилием и дешевизной навязчивых женщин. Там мы споили этим несколько пар завеселевших дам, потом переехали в Новосибирск, оттуда в Томск, устраивая пирушки и гулянки в поездах и гостиницах с самыми разными контингентами — от томских гимназисток до новосибирских торговок и кандидаток наук из Академгородка.

Заехав в совсем тогда еще глухой и угрюмый Нарымский край, мы вылили остатки вермута в реку и целый месяц могли бы питаться всплывшими кверху брюхом язями, кабы те не были больны опистрохозом.

По молодости лет и юности духа занесло меня в Иркутск зимней весной 1969 года, во всем позоре чешских событий. Какое столовое виноградное делали тогда в Иркутске! Ах, какое это было столовое! Всего один стакан на морозе — и я карабкался по гостиничному коридору, вставшему дыбом, как по отвесной скале, срываясь с круч, цепляясь за неровности и шероховатости. В номер я проник, с трудом подтянувшись на слабеющих руках до пояса и перевалив изнемогшее тело через порог.

А никто из вас не пил беловскую водку? Нет? Так вы еще ничего не знаете в жизни. Белово — шахтерский городок Кузбасса, полупризрак, в недрах которого расконвоированные и условно досрочные производят и разливают по бутылкам до того марочное, что не в сказке сказать, не в протокол записать. Стариков в том Белове не водится. Вымирают братцы гораздо раньше.

Если Россия — империя зла, то Сибирь… что такое Сибирь в этой империи? Здесь царит воинствующее человеконенавистничество как государственная бытовая политика, как нравственная практика, как обыденность, никем незамечаемая в силу своей обыденности и обыкновенности. «Чем быстрей они сдохнут и покалечатся» — слоган Сибири. Нет, не могущество Российское будет прирастать Сибирью, как думал великий холмогоро-василеостровский мечтатель, а злодеяния.

И даже такая радость жизни, как выпивка, превращена здесь в жесточайшее средство подавления человеческого духа и плоти. Здесь зародились такие марочные продукты, как «Северное сияние», чифирь, тюря из водки с черным хлебом, самые сложные химические коктейли на бензольной и опилочно-гидролизной основе.

Будь ты проклята, пустопорожняя!

Советское общество было построено безрисковым образом — государство брало все риски на себя, оставляя людей в счастливой блаженной уверенности в светлом прошлом, настоящем и будущем, пусть маленьком, зато у всех одинаковом.

А человек — существо рисковое, а вовсе не разумное, как нам пытались внушить. И многие пускались в риски: самый очевидный — противопоставиться государству, занять антигосударственную (антисоветскую) позицию; и отчаянный, и решительный человек тут же опять оказывался в безрисковом пространстве — его гарантированным образом гноили, гнобили, гнали и выгоняли. А ведь главное в риске — непредсказуемость результатов и последствий.

И мы нашли свое пространство риска. И даже не одно. Но сегодня именно об этом риске — о скупых мужских играх на минном поле пьянства.

Тут надо выделить два типа игр: сами напитки и способы их употребления. Первые — классические описания советских коктейлей в «Москва-Петушки», «Капитальном ремонте», «Серой мыши» и многих других местах.

Поэтому поговорим немного об играх в способы употребления.

Ну, что такое ерш, знают, кажется, все — пиво с водкой. Пиво желательно холодное, водка — тем более. А китайский ерш придумали сибирские рыбники. Рыбники — это не рыбаки, а представители рыбного хозяйства и рыбной промышленности. Рыбное хозяйство — это хозяйство по разведению рыбы, а рыбная промышленность — по ее уничтожению. Для баланса на одного разводящего десять уничтожающих. Вместе это называлось минрыбхоз.

И в китайского ерша они играли по утрам, на зорьке, где-то между четырьмя и пятью часами утра. Весь вечер мы гудели с дамами и без, меня держали и холили за бесчисленные серии анекдотов и беспорочно отпаивали водкой. До полуночи.

А утром… Вы когда-нибудь просыпались в такую рань после полуночной пьянки? Если нет, то в аду вам будет все непривычно и неуютно. Так что заранее обеспокойтесь размещением в раю, место забронируйте, сделайте предоплату, если надо, дайте кому следует в лапу.

— Слышь, сынок (это я у них был сынком, потому что мне всего сорок, а им по сорок пять и даже по пятьдесят), проснись, чайку попей, горячий, только что вскипел.

И на груди у меня стакан китайского ерша: холодное пиво, холодная водка и очень горячий и крепкий чай — и все — в одном граненом.

Тут важны не пропорции, а состояние здоровья.

У некоторых китайский ерш оставлял удручающее впечатление, и они, стремглав и согнувшись в три погибели, бежали поскучать в позе орла. Во мне этот напиток производил очищающее действие, сразу чертовски хотелось работать, работать, но не самому, а всем народом, встать на какую-нибудь или чью-нибудь трудовую вахту и оттуда, с высоты капитанского мостика, наблюдать и восхищаться поколением созидателей. «Слава труду!» — приходила в просветленную голову необычайно сильная и свежая мысль и тут же додумывалась: «Он многих превратил в человеков, и у меня еще не все потеряно, и я, может быть, тоже когда-нибудь потружусь!»