Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

С.Р. Воронцов был хорошо информирован о том, что происходит в России. Еще в августе 1812 г. из письма П.И. Полетики он узнал о предательской выходке («tour perfide») канцлера Румянцева по отношению к Чичагову: «Едва он отправился в дорогу, чтобы подписать Бухарестский мир, как был послан курьер к генералу Кутузову с приказом подписать мир безотлагательно. Курьер обогнал Чичагова, и все было устроено до его прибытия в Бухарест. Таким манером достойный генерал дорого заплатил за апоплексический удар, поразивший канцлера, потому что мир с турками принес Кутузову титул светлейшего князя, передаваемый по наследству, не считая весьма ценных подарков, которые турки дают по своему обычаю» [Воронцов, 1880–1884, т. 30, с. 423].

Когда общественное мнение обрушилось на Чичагова, Воронцов обратился к Н.М. Лонгинову, секретарю императрицы Елизаветы Алексеевны, с просьбой сообщить ему, что говорят в Петербурге о Чичагове. Лонгинов, видимо, не посвященный в отношения Воронцова и Чичагова, дал резко отрицательную характеристику адмиралу, пересказав все светские и придворные сплетни о нем. В его изложении получалось, что адмирал проявил полную неспособность командовать сухопутными войсками, при этом вел себя в высшей степени самонадеянно и не слушал приказов Кутузова, который якобы командовал всем и всеми на Березине. Преступное неповиновение Чичагова приказам главнокомандующего привело к тому, что Наполеон сумел уйти вместе с остатками армии. Причину всего этого Лонгинов усматривает в самом характере Чичагова: «Я думаю, нет необходимости распространяться о характере адмирала. Ваше превосходительство должно быть давно знает, насколько он тяжел и неприятен» [Там же, т. 23, с. 233]. Воронцов действительно не нуждался в рассуждениях о характере Чичагова, но был о нем прямо противоположного мнения: «Это редкий человек: к великолепному уму и образованию он присоединяет необыкновенную скромность и абсолютно ангельскую мягкость характера» [Там же, т. 17, с. 2–3], – писал он сыну Михаилу 19/31 октября 1812 г.

Свое мнение о Чичагове Воронцов, видимо, не счел нужным скрывать и от Лонгинова, о чем можно судить по ответному письму секретаря императрицы, написанному в почти извиняющемся и очень смущенном тоне: «Я не менее огорчен, г‑н граф, заслужив ваши упреки за то, что я взял смелость писать по поводу графа Ростопчина и адмирала Ч(ичагова). Конечно же, ни в моем возрасте, ни в моем положении нельзя судить о государственных людях, занимающих столь высокое положение» [Воронцов, 1880–1884, т. 17, с. 263–264]. Это письмо писалось в тот же день (2 июня), что депеша Местра сардинскому королю. Начинает Местр с того, что будет рассматривать кампанию 1812 г. не с военной, а с нравственной стороны. Для правильного понимания этой депеши надо учитывать, что Местр никогда не считал, что в 1812 г. русские одержали победу над Наполеоном. Наполеон с военной точки зрения войну не проиграл. Он пришел, сжег Москву и ушел обратно. Его впустили в Москву, и никто оттуда его не выгонял. Он ушел, когда сам решил это сделать. Кутузов лишь проводил его до границы. «Этот русский поход непостижим: отправиться из Парижа чтобы прийти сжечь или заставить сжечь Москву – задним числом в это трудно поверить. А ведь ничего другого не получилось» [Там же, т. 15, с. 506].

Поэтому, подводя итоги кампании, Местр пишет не об успехах русского оружия, а о глубоких нравственных конфликтах, разъедающих русскую армию. Причина всего в том, что во главе армии был поставлен Кутузов – человек безнравственный, но популярный в русском обществе. К тому же Кутузов в силу возраста и плохого физического состояния («более чем шестидесятилетний старик, слабохарактерный, вялый и почти слепой» [Там же, с. 486] не мог командовать войсками, но весьма активно занимался интригами. Одной из жертв его интриганства стал Барклай де Толли, которого он выжил из армии, свалив на него оставление Москвы и причиняя ему всяческие неприятности. Но главная нравственная коллизия разыгралась на Березине, где столкнулись интересы Кутузова и Чичагова.

Чичагов, по мнению Местра, «одна самых замечательных фигур в России. В настоящее время никто из людей его положения не только не превосходит его, но даже не может сравниться с ним в уме, быстроте суждений, силе характера, в справедливости, в любви к заслугам, кому бы они ни принадлежали, в бескорыстии и даже в строгости нравов. Эти прекрасные качества омрачаются двумя пятнами: первое, на которое можно было бы не обращать внимания, если бы не второе, – это его образ мыслей, касающихся религии, который ни православный, ни католический; второе – это его презрение и даже глубокая ненависть ко всем учреждениям его страны, в которых он видит только глупость, невежество, бандитизм и деспотизм». Далее Местр сделал важную оговорку: Чичагов «в большей степени русский, чем кто бы то ни было, потому что он ненавидит не Россию, но ее пороки и злоупотребления, но это тонкое различие недоступное большинству не извиняет, впрочем, горькую критику и ужасные сарказмы, которые он позволяет себе против своей страны». Местр говорит о расположении Александра I к Чичагову и о том, что это расположение не только не примиряет с Чичаговым общественное мнение, но и вредит самому царю, которому отказывают в праве называться русским, так как «он не любит Россию, а любит тех, кто ее ненавидит». Сам Местр склонен это объяснять тем, что Император «более продвинут (plus avancé), чем его нация… Если бы он так не возвышался над ней, его должно быть больше любили» [Там же, т. 15, с. 491–492].

Местр уверен, что интрига против Чичагова была тщательно спланирована Кутузовым и его окружением, подспудно внушавшим обществу мысль о том, что именно Чичагов должен поймать Наполеона: «Мнение, подготовленное людьми, которые хорошо знали, что они делают» [Там же, с. 496]. Между тем Беннигсен еще до сражения под Красным (3–6 ноября) предупреждал Александра I: «В результате медлительности и слабости, с которыми мы преследуем врага, у адмирала Чичагова не хватит сил остановить его на Березине» [Там же, с. 497]. Здесь Местр подошел к самому важному для Чичагова пункту о соотношении сил. Первоначально Чичагов оценил количество людей у Наполеона в 70 тыс. Эти сведения попали в Англию, где нашли их сильно преувеличенными [Там же, с. 188]. Позже Чичагов, опрашивая пленных, узнал, что французов при переправе через Березину было 120 тыс. Адмирал очень страдал от своей первоначальной ошибки и особенно от того, что она стала достоянием общественного мнения в Англии. В письме от 25 мая он настоятельно просил Воронцова «если возможно… разъяснить англичанам это заблуждение» [Воронцов, 1880–1884, т. 15, с. 189] [40].

Кутузов, в изложении Местра, сам стал заложником общественного мнения, ожидавшего от Чичагова пленения Наполеона. «Маршал, чувствуя себя абсолютно неспособным нанести смертельный удар Наполеону, умер бы от страха, если бы оказался на Березине, и с его известными представлениями о нравственности, он предпочел бы в тысячу раз скорее выпустить бы Наполеона, чем увидеть его в руках Чичагова. Кутузов ненавидел адмирала как соперника, способного похитить часть его славы, и как морского офицера, обученного сухопутной службе. Словом, он не упустил ничего, чтобы перейти Чичагову дорогу и даже погубить его. Этим объясняется всё» [Там же, с. 498]. Интрига Кутузова, с точки зрения Местра, легла на благоприятную почву и была поддержана «силой предрассудков, порожденных духом партий и национальной гордости. Эта гордость хотела героя, и он был сделан как ящик или башмак, она хотела жертвы, ответственной за все неудачи, и она также создала ее» [Там же, с. 502]. Кутузов за свои действия, по мнению Местра, заслуживал не наград, а суда, и если бы был возможен беспристрастный суд, то Местр не уверен, сохранил бы фельдмаршал голову [Там же] [41]. Местр не ограничивается тем, чтобы представить Чичагова жертвой кутузовских происков. Если бы ситуацию можно было бы свести к личному конфликту, которого, кстати сказать, не было (внешне отношения Чичагова и Кутузова оставались нормальными), то Чичагов вполне мог быть оправдан царем в глазах общественного мнения. Именно на этом настаивал С.Р. Воронцов. Но Местр хотел показать, что конфликт Чичагова и Кутузова является отражением более глубокого конфликта русского европейца и русской нации в целом. Александр I при всем желании оправдать Чичагова в глазах общественного мнения не может этого сделать. Здесь Местр снова возвращается к уже отмеченному несоответствию царя и его народа: «Император, происходящий от германского племени, добр и более зрел, чем его народ, и ему это хорошо известно. Если бы он стал в настоящее время противоречить своей нации и громко высказался в поддержку Чичагова, то он подверг бы себя большой опасности» [Там же, с. 502].