Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

По мнению Местра, в этом заключается одна из особенностей российского деспотизма, который лишь с виду кажется неограниченным:

В мире много говорят о неограниченной власти русского императора, но забывают, что государь менее всего могущественен там, где он может все. Невозможно избавиться от пошлой мании судить о власти государей по тому, что они могут делать, в то время как она должна оцениваться по тому, что они не могут делать. Когда видят султана или царя, приказывающего по собственной прихоти отрубить голову или наказать кнутом человека, то говорят: «О, как он могуществен!» Но надо сказать: «О, как он слаб», так как на следующий день его могут самого задушить. Насилие принимают за силу. Между тем они отличаются как сладкое и пресное. При желании легко доказать кому угодно, что наш государь и его коллеги (collègues) несравненно более самодержавны и независимы, чем российский император, который несомненно еще долго может быть не сможет воздать должное адмиралу, как бы искренне он ни хотел этого сделать [Там же, с. 508].

Превращая Кутузова в символ враждебных Чичагову сил, Местр даже не упрощает, а искажает реальную картину. По‑другому данная ситуация виделась С.Р. Воронцову. К Кутузову Воронцов относился с уважением и не склонен был видеть в нем источник интриг против Чичагова. С его точки зрения, все происки против адмирала были инспирированы канцлером Н.П. Румянцевым. Об этом Воронцов прямо писал своему другу из Лондона:

Источником неприятностей, которые вы испытываете, является коварство Румянцева, убедившего своими письмами поверить Кутузова, что вы своими интригами стремились лишить его чести подписать мир с турками, которых он победил. Маршал Румянцев [42]имел честь заключить мир. Князь Потемкин был также полномочным представителем при заключении мира и уже собирался его подписать, как умер. Неудивительно, что Кутузов был раздражен против вас. Но я убежден, что он не обвинял вас ни письменно, ни устно. Он слишком умен, рассудителен и хитер, чтобы так неловко и непристойно себя компрометировать. Это сделали другие и особенно сами министры, и особенно этот презренный Румянцев, который недовольный тявканьем против вас, подогревал княгиню Кутузову, и эта баба-сплетница, исполненная тщеславия, кричала громче тех, кто заставлял ее кричать [Воронцов, 1880–1884, т. 19, с. 294–294] [43].

В этом же письме от 1 августа 1813 г. Воронцов советовал Чичагову объясниться с императором в присутствии Кутузова:

Я уверен, что прежде чем покинуть армию, вам следовало бы съездить в Главную квартиру в Калише и попросить аудиенции у императора, настояв в присутствии на ней Кутузова, и после того как вы изложите им все то, что вы сделали, приведете уведомления и приказы, которые вы получали, добавив, что из писем, получаемым из Петербурга, вам стало известно, что вас обвиняют, что вы с армией упустили Бонапарта, ваша честь слишком дорога, чтобы не просить, а даже настаивать на военном суде; я глубоко убежден, что после всего этого Кутузов был бы вынужден воздать вам должное и признать в присутствии императора, что вас невозможно в чем-либо упрекнуть. После этого вы были бы награждены за ваши действия, и даже ваши хулители вынуждены были запеть по-другому. Тогда вы могли бы выйти в отставку не как человек, попавший в немилость у государя, а как человек, испытывающий отвращение к интригам, которые ваш благородный характер всегда ненавидел. Никто не знает, что император вас приглашал к себе, и что вы сами этого не захотели, напротив, все считают, и это так выглядит, что вы не осмеливаетесь предстать перед ним и что вы находитесь в опале. Это меня огорчает, мой добрый друг, и я удивлен, что вы не следуете тому поведению, которому должны следовать и которое диктуется самим вашим положением [Там же, с. 295–296].

Попытка такого объяснения с царем, правда, без участия Кутузова состоялась, о чем Чичагов уведомлял Воронцова в письме из Ораниенбаума от 15 сентября. По прибытии Александра I в Вильно Чичагов попросил у него аудиенцию, и сразу же был принят царем: «Это было воскресенье, все собрались в замке, Кутузов также там присутствовал. Император допустил меня в свой кабинет и оказал мне внешне самый ласковый и самый сердечный, какой только возможно, прием. Я спросил тогда его величество, не имеет ли он каких-либо претензий ко мне. Он ответил мне, что ему все известно и что ему меня не в чем упрекнуть. Но еще до этого Кутузов сказал мне, что не стоит обращать внимание на то, что говорится, что его также упрекают во многих вещах, но он не придает этому значения. Это было единственное его участие во мне» [Там же, с. 197]. Впрочем, сам Чичагов не настаивал на том, что именно Кутузов является главным инициатором интриги против него, но и Воронцов не убедил его в том, что за всем этим стоял Румянцев. У Чичагова была собственная версия, которую он позже изложил в автобиографических «Записках», назвав главным своим врагом А.С. Шишкова: «К счастью или к несчастью, у меня такой характер – это другое дело, но я приобрел себе в Шишкове большого врага, который наделал мне много зла впоследствии, вооружив Кутузова против меня» [Чичагов, 2002, с. 636].

Кутузов действительно, как это следует из совокупности источников, не стремился во всем обвинить Чичагова, сделав его жертвой общественного мнения. Но он прекрасно понимал, что на него как на главнокомандующего ложится вся полнота ответственности за провал Березинской операции. Однако не в его характере было признавать свои ошибки перед царем. Поэтому он в своем донесении от 16 ноября, когда Наполеон еще не успел переправиться на другой берег, писал об ошибках, допущенных Чичаговым. Однако чуть позже, когда переправа была совершена, Кутузов изменил свое мнению и попытался переложить всю вину на Витгенштейна [Харкевич, 1893, с. 209]. 28 ноября он написал любезное письмо Чичигову: «Благодарю Вас, милостивый государь мой, Павел Васильевич, за все то, что произошло со времени сближения Вашего с нами и наконец благодарю Вас за Вильну. Лестно всякому иметь такого сотрудника и такого товарища, какого я имею в Вас» [Там же].

В чем же причина того, что общественное мнение изначально было настроено против Чичагова? Думается, этому во многом способствовала позиция адмирала после Тильзитского мира. Он выступал не только против войны с Францией, но и за союзный договор с ней. В этом отношении он даже разошелся с С.Р. Воронцовым. Стремясь быть последовательным, Чичагов открыто выказывал симпатию к Наполеону и ненависть к англичанам, что, впрочем, не мешало ему считать Англию образцом государственного устройства и противопоставлять ее в этом отношении России. Французский посол в России А. де Коленкур сообщал в Париж: «Я часто вижу морского министра адмирала Чичагова. Уверяют, что он всегда был против войны с Францией и защитником договора Убри» [Николай Михайлович… 1905, т. 1, с. 49]. В другом донесении, от 7 января 1808 г., Коленкур пересказал свой разговор с Александром I о Чичагове: