Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Примерно так же, хотя в более благоприятной для России и русских форме, высказывалась мадам де Сталь. Спасаясь от Наполеона, Сталь 14 июля 1812 г., в памятный день взятия Бастилии, пересекла границы Российской империи. Сама она подчеркивала символичность этой даты: «Я пересекла границу России 14 июля, в день, когда началась Французская революция, и это совпадение поразило меня, отрезок истории Франции, начавшийся 14 июля 1789 года, завершился для меня в этот день» [Сталь, 2003, с. 198]. Таким образом, движение в пространстве для Сталь, въезжающей в Россию, является перемещением из одной эпохи в другую. На этом строится главная антитеза ее размышлений о войне 1812 г. Деспотии наполеоновской Франции противопоставляется свобода Александровской России. Вопреки традиционной европейской антитезе: Запад (свобода) – Восток (деспотизм), Наполеону парадоксально придаются черты непросвещенного восточного деспота («восточный этикет, введенный Наполеоном при своем дворе, остановил просвещение, распространяемое в ходе непринужденного светского общения» [Staël, 1983, р. 426]. В противоположность этому Александр I предстает как просвещенный европейский монарх. Если Наполеон поработил самый просвещенный народ, то Александр просвещает один из самых непросвещенных народов, соприкасающихся с европейским миром. При этом само варварство русских Сталь оценивает положительно: «В таком поведении есть нечто роднящее русских с дикарями, однако мне представляется, что среди нынешних европейских наций могучи лишь те, которые именуются варварскими, то есть нации непросвещенные, иначе говоря, свободные» [Сталь, 2003, с. 208].

Говоря о первобытной свободе русских, Сталь должна была испытывать затруднение с объяснением феномена крепостного права. В «Рассуждениях о Французской революции» она обошла молчанием эту проблему. Но в «Десяти годах в изгнании» дается идеализированный образ русского рабства, когда «знать и народ, можно сказать, живут одной семьей, как в античности» [Там же, с. 210]. Поэтому сопротивление Наполеону является единодушным порывом всей нации. Сталь несколько смущало то обстоятельство, что данный порыв проявлялся в том, что дворяне «дарили своих людей» государству, т. е. записывали своих крепостных в ополчение: «Мне трудно было свыкнуться с выражением “подарил людей”, – пишет она, – однако в этих обстоятельствах крестьяне сами страстно желали сражаться с врагом, господа же оказывались не более чем исполнителями их воли» [Там же, с. 211].

Война 1812 г., в представлении Сталь является прежде всего войной народной. Русская нация «на борьбу с завоевателем поднялась почти целиком» [Там же]. В этом заключается своеобразие русского народа как народа преимущественно военного и его отличие от европейцев, включая и французов, позволивших поработить себя Наполеону. Идея народной войны у Сталь приобретает эмблематический характер. Для нее важен сам облик русского крестьянина. Одним из важнейших признаков является борода. Она одновременно символизирует силу, достоинство и благочестие русского человека [48]. Яркие краски восточного костюма («синее платье, перепоясанное красным кушаком» [Там же, с. 201] и наполненная символами религия («их вера в зримые символы религии весьма трогательна») довершают образ «народа исполина» [Там же, с. 207]. Внешний вид русского человека неотделим от его внутренней сути. Отказ от национального своеобразия неизбежно приводит к искажению национального характера и в конечном счете к вырождению нации. Всемирная монархия Наполеона, по мнению Сталь, угрожает не только индивидуальной свободе, но и ведет к национальной деградации. «Я тотчас полюбила восточное одеяние так сильно, что огорчалась, видя русских в европейском платье; я опасалась, что они вот-вот покорятся деспотической власти Наполеона, по милости которого все народы наслаждаются одними и теми же благодеяниями: в начале им преподают всеобщую воинскую повинность, затем военные налоги, а под конец кодекс Наполеона, позволяющий навязать самым разным нациям одинаковый порядок» [Сталь, 2003, с. 201]. Русский народ не поддается поверхностной европеизации в том смысле, как ее понимал Петр I. В этом Сталь видит залог победы русских над Наполеоном. Две стихии: русская нация и природа – сокрушили наполеоновское могущество. На этом фоне пассивная роль Александра I, проявившего действительно твердость характера в тяжелых условиях, была воспринята Сталь, и не только ей одной, как осознание царем воли Провидения.

Идеализация крепостного права в «Десяти годах в изгнании», неожиданная у либерала, имела свои истоки. На Сталь произвело впечатление письмо к ней Готгильфа-Феодора Фабера (1768–1847) [49]. Он родился в Риге, учился в Германии, до 1805 г. находился на французской службе, служил в революционной армии, познакомился с Наполеоном, когда тот еще был поручиком, сражался с австрийцами под командованием Лафайета, попал в плен, бежал, вернулся в Париж во времена Директории, поступил в гражданскую службу, затем преподавал в Кёльне французскую словесность. В 1805 г. был приглашен А. Чарторыйским на русскую службу, но в связи с его отставкой оказался не у дел и занялся литературным трудом. Наибольшую известность Фаберу принесли его «Bagatelles. Promenade d’un desoeuvré dans la ville de Saint-Petersbourg» [50].

Однако начал Фабер свою литературную деятельность с политического памфлета, направленного на разоблачение наполеоновского режима. Его первое сочинение «Notice sur l’intérieur de la France» [51], написанное в 1807 г., принесло ему известность и было перепечатано в Лондоне под названием «Offrandes à Bonaparte» [52], а в 1813 и 1814 гг. вышли два издания русского перевода этой книги под названием «Бич Франции, или коварная и вероломная система правления нынешнего повелителя Французов, описанная очевидным наблюдателем» с добавлением еще двух небольших статей «Трон и алтарь» и «Портрет Бонапарта». В последней Фабер, в частности, писал: « Я видел сего непостижимого человека, которого называют Бонапартом! Я видел его артиллерийским Офицером, Генералом, Консулом, Императором!.. Я видел сего человека , когда он был еще надеждою человечества! Я видел его, когда он предпочел сделаться бичом оного!» [Фабер, 1814, л. 1, 6].

В 1812 г. Фабер служил в статистическом отделении Министерства полиции, а в 1813 г. недолгое время редактировал газету российского Министерства иностранных дел «Conservateur impartial». С мадам де Сталь Фабер познакомился во время ее посещения России в 1812 г. Авторская копия письма Фабера к Сталь хранится в архиве А.Н. Оленина [Фабер, 1812 а ], которому Фабер ее отправил для публичного чтения [Фабер, 1812] [53].

Идеологема народной войны, конструируемая Фабером, была очень удобна для объяснения европейской общественности причин поражения Наполеона в России. В версию мороза верили не все, еще меньше – в превосходство русской армии над французской. «Народная война» создавала иллюзию ответа на этот вопрос. В России Наполеон столкнулся с диким и неизвестным доселе народом, не признающим законов цивилизованной войны. Отождествляя понятия «нация» (nation) и «народ» (peuple), Фабер писал: «Народ (la nation) спас Россию…этот народ (се peuple), который еще так близок к природе с его грозными бородами и щетинистыми волосами» [Фабер, 1812 а , л. 2]. Народная война отождествляется Фабером со священной войной: «Образы святых, святыни приходов, служащие знаками для военных сборов, предводительствовали ими в этой священной войне». Далее автор описывает события 1812 г. в понятиях народной войны, известной европейскому читателю по популярной испанской теме. Русские крестьяне, если чем и отличаются от испанских гвериласов, разве лишь тем, что превосходят их. «Я не знаю, – пишет Фабер, – была ли война в Испании столь же разрушительной для французов, как война, которую ведут русские селяне. Как только французы приближаются к деревне, она опустошается ее жителями от всего, что в ней находится; женщины, дети, старики и раненые отправляются вглубь территории, остаются только люди, способные сражаться; они выбирают предводителя, они вооружаются. Все, что не может быть вывезено, уничтожается. Родная земля должна представлять только руины и пепел» [Там же, л. 3]. Символом народной войны, по мнению Фабера, является пожар – «одна из глубоко национальных идей». Пожар Москвы стал кульминацией народного сопротивления Наполеону: «Пепел Москвы – свидетельство той жертвы, на которую способен народ, укоренившийся в своей ненависти к агрессору его территории. Да, вероятно, как в деревнях, так и в столице русские хотели оставить ему только руины» [Там же, л. 8 об.].