Аркадий Акулов - Архитектор Сталина: документальная повесть

Абакумов достиг своей цели. Но, опасаясь все-таки отказа архитектора, он скрыл, что Елизавета Эммануиловна умерла в лагере под Карагандой два года назад.

Впрочем, для отказа у Мержанова были и другие веские основания. Он не раз задавал себе вопрос: знал ли Сталин о его аресте? И утешал себя ответом: не знал. Сталин запомнился ему по встречам в Кремле и под Мацестой приветливым человеком. Разговаривая с грузинским акцентом, он превосходно владел русским языком. Мысли выражал просто, четко, словно диктовал для записи. Всегда внимательно, терпеливо выслушивал собеседника, задавал обдуманные вопросы. Во время беседы вождь пребывал в состоянии внешнего покоя, попыхивал трубкой. Но стоило ему принять решение, он вставал из-за стола, а если разговаривал стоя, начинал переминаться с ноги на ногу, невольно проявляя нетерпение. Когда начинался осмотр дач, Сталин шагал с такой быстротой, словно пытался оторваться от сопровождающих. Удовлетворенный работой, он благодарил архитектора.

«Нет, Сталин мне не враг, — убеждал себя Мержанов. — Очевидный личный враг — это Берия. У него был повод для сведения со мной счетов».

Он вспомнил красивую женщину, которой был сильно увлечен одно время. Женщина обладала какой-то необъяснимой притягательностью. Ромен Роллан, гостивший у ее свекра, известного писателя, охарактеризовал ее так в своем дневнике: «…очень красива, весела, проста и прелестна». Качества, в общем-то, встречающиеся у женщин довольно часто. Но у нее они имели особую, магическую, роковую силу. Из-за любви к ней потерял голову Генрих Ягода — «карающий меч революции», одно имя которого приводило людей в ужас. Не устоял перед ее обольстительной женственностью Алексей Толстой и вел себя, как влюбленный мальчишка. Ради нее оставил семью ученый-филолог директор Института мировой литературы академик Луппол. Вместе с ней последним предвоенным летом отправился отдыхать на Кавказ, и был там арестован. Арестовали и пользующегося после него благосклонностью этой необыкновенной женщины Мержанова.

Он вспомнил, как однажды она кокетничала с ним, явно добиваясь его внимания, а Берия через пенсне сверлил его злобными глазами. Вспомнил, как друзья предупреждали его о грозящей опасности, намекали, что к ней неравнодушен не только Берия… Он сожалел теперь, что ослушался добрых советов.

Скорее всего, Мержанов заблуждался на счет неосведомленности Сталина. Думаю, Сталин знал о его осуждении. Не мог он не вспомнить о нем в 1948 году, когда на построенной Мержановым Ближней даче в Кунцеве был возведен второй этаж и частично изменена планировка, или в 1949–1951 годах, когда делалась пристройка к даче под Мацестой. Возможно, узнав, что архитектор находится в заключении, потребовал объяснений от Абакумова и Берии, возможно, даже усомнился в его виновности. Наверное, тогда, проявив изворотливость, Берия дал команду изготовить вопиющую фальшивку о попытке Елизаветы Эммануиловны привлечь своего сына к выполнению ее враждебного замысла. Жертва фальсификации — восемнадцатилетний Борис Мержанов был арестован в конце апреля 1948 года. Берия за спиной Абакумова через своих людей «провел следствие», а когда тот стал сам политическим узником Матросской тишины, протащил дело на особое совещание, которое в сентябре 1951 года вынесло решение: «Мержанова Бориса Мироновича, 1929 года рождения, армянина, уроженца Кисловодска, бывшего члена ВЛКСМ, как социально опасный элемент, заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет…». Берия, вероятно, и убедил Сталина о враждебности к ним Мержановых, и тот изменил к архитектору свое отношение.

«А уж когда отца „убеждали факты“, что ранее хорошо известный ему человек, оказывается, дурной, тут с ним происходила какая-то психологическая метаморфоза, — объясняет Светлана Аллилуева. — Быть может, в глубине души он и сомневался в этом, и страдал, и думал… Но он был подвластен железной догматической логике: сказав А, надо сказать Б, В и все остальное. Согласившись однажды, что N — враг, уже дальше необходимо было признать, что так это и есть; дальше уже все факты складывались сами собой только в подтверждение этого… Вернуться назад и снова поверить, что N не враг, а честный человек, было для него психологически невозможно. Прошлое исчезало для него — в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры.

…Удивительно, до чего отец был беспомощен перед махинациями Берии. Достаточно было принести бумаги, протоколы, где N „признавал“ свою вину, или другие „признавали“ ее за него».

Но подобная цепочка предположений не пришла в голову Мержанову, и он поехал в Сочи уверенный в том, что Сталин в тяжелые военные и послевоенные годы просто не имел времени и повода о нем вспомнить.

Чем глубже раскрывалась судьба Мержанова, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Как объяснение трагичности его жизни приходило на ум заключение, что архитектура — вообще особо опасная профессия и крупные архитекторы во все времена подвергались карам, если не своих правителей, то враждующих стран, оказывались в тюрьмах. В подтверждение этой мысли память высветлила судьбу другого талантливого архитектора, современника Мержанова и тоже любимца вождя… Гитлера — Альберта Шпеера. Как и Мержанов, он воздвиг немало монументальных сооружений, в числе которых новая имперская канцелярия в Берлине, тоже был лауреатом международной премии Гран-при. Под покровительством Сталина Мержанов стал главным архитектором страны, а Гитлер вознес Шпеера на должность главного уполномоченного фюрера по строительству. На этом, пожалуй, сходство в судьбах архитекторов прерывается. Когда милости вождя для Мержанова кончились, и «архитектор Сталина» был «награжден» десятью годами лишения свободы, любимец Гитлера занимал уже ответственный пост министра вооружения и боеприпасов и развил на нем кипучую деятельность. Миллионам граждан Западной Европы и Советского Союза, в том числе и военнопленным, недавний создатель красоты ввел каторжный труд на военных заводах. И до последних дней фюрера оставаясь его любимцев, тюрьмы все-таки не избежал. В 1946 году Международным трибуналом в Нюрнберге Шпреер был приговорен к двадцати годам заключения. Однако заключение он, как и другие военные преступники, отбывал в невиданном для заключенного Мержанова комфорте, исключая те условия, что были созданы последнему для работы над проектом санатория имени Дзержинского.

Об условиях, в которых отбывал наказание Шпеер, я знаю не понаслышке: как офицер Советской контрольной комиссии в Германии посещал межсоюзную тюрьму Шпандау в английском секторе оккупации Берлина. Шпеер и другие нацистские преступники находились в одиночных камерах с необходимым санитарным оборудованием, кроватями с чистым постельным бельем, письменным столом с канцелярскими принадлежностями, имели шахматы и книги из большой тюремной библиотеки.