Аркадий Акулов - Архитектор Сталина: документальная повесть

С началом Отечественной войны Мержанов М. И. восстановил в Москве антисоветскую связь с Парфиановичем Н. Н. и 6 октября 1941 года сговорился с последним не эвакуироваться из Москвы в расчете на захват в ближайшее время города германскими войсками и сотрудничество с немцами. Мержанов и Парфианович Н. Н. намеревались открыть при немцах частную контору. В присутствии Парфиановича Н. Н. и антисоветски настроенных Парфианович Валентины Андреевны и немки Партус Эрны Петровны Мержанов неоднократно высказывался с приходом в Москву немцев принять личное участие в истреблении советского и партийного актива.

Расследованием по делу установлено, что Мержанов и его жена Мержанова Е. Э. предполагали установить связь с германскими оккупационными войсками при посредстве состоявшей у них на службе в качестве домашней работницы, резко враждебно настроенной против советской власти, немки Партус Э. П.

Как установлено следствием, Партус поддерживала антисоветскую связь не только с Мержановым М. И., но также с Мержановой Е. Э. и Парфианович В. А., в октябре 1941 года пыталась привлечь последнюю к организационной антисоветской работе.

Будучи в 1920 году студентом Кубанского политехнического института в г. Краснодаре, Мержанов группировал вокруг себя враждебных Советской власти лиц, среди которых высказывался против мероприятий партии и советского правительства.

В Москве Мержанов по антисоветской работе был связан с участниками право-троцкистской организации — Равдиным, Панфиловым, которые намечали использовать его для свершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства.

В предъявленном обвинении Мержанов М. И. виновным себя признал, однако отрицает свою причастность к антисоветской право-троцкистской террористической группе».

Обвинительное заключение было утверждено для особого совещания 27 февраля 1944 года.

Имея большой опыт оперативной и следственной работы, министр госбезопасности обратил внимание на отсутствие доказательств обвинения Мержанова, на то, что подготовка архитектора к совершению измены Родине в обвинительном заключении изложена необоснованно. Абакумов знал, что в Союзе архитекторов СССР была хорошо известна роль Мержанова как активного участника обороны Москвы. Несостоятельным оказалось и обвинение его в подготовке террористического акта в отношении руководителей коммунистической партии и государства: готовиться к этому у него не было необходимости, ибо он постоянно общался с этими людьми.

Выяснив также, что «шпион» и будущий террорист Мержанов «установил антисоветскую связь» только с теми, с кем его теснейшим образом связывали (не могли не связывать!) деловые, служебные отношения (Равдин, Панфилов, Парфианович), а «сообщниками» оказались только жена, его друг с женой и домработница, опытный чекист Авакумов усомнился в объективности обвинения. Но дать указание о пересмотре решения особого совещания — детища Сталина и Берии — полномочия не имел и искренне жалел архитектора.

Приняв душ, переодевшись в новую добротную одежду, Мержанов вошел в ту же, рассчитанную на четырех человек, но предоставленную ему одному камеру. Теперь в ней были еще и приличная мебель, и приемник, а накрытый стол манил деликатесами: давно утраченные, но притягательные атрибуты свободной жизни. И все-таки он принял решение: категорически отвергнуть заманчивое предложение. С ним и забылся в беспокойном сне в чистой уютной постели, свежесть какой не ощущал с 1943 года. Часа через два проснулся и больше не засыпал: вспомнил расставание с женой Елизаветой Эммануиловной, ставшей на его глазах в течение каких-то минут старухой, испуганного тринадцатилетнего сына Бориса. «Где жена? Освободили ли ее? Что с сыном?»

Спазм, как петля, сдавил ему горло. Окружающий его комфорт показался отвратительным. «Купить хотят. Нет, ничего я не буду им делать. Пусть лучше переведут в общую камеру… Лучше лесоповал, чем позор!» Но потом пришли иные мысли.

Он с сожалением подумал, что большую часть своей профессиональной деятельности отдал административной, чиновничьей работе, а если и урывал время на творчество, то его произведения были настолько засекречены, что видела их лишь горстка «придворных», людей в большинстве своем к архитектуре равнодушных. Иные же допущенные к Сталину счастливцы не замечали окружающей его обстановки, потому что находились под гипнозом самой личности вождя, только его и видели, только о нем потом и рассказывали знакомым, иногда добавляя название места, где состоялась незабываемая встреча.

Вспомнил придворного архитектора Екатерининского времени Кваренги, творчеством и судьбой которого интересовался в юности, когда мечтал строить прекрасные дворцы. Как много тот успел сделать за три десятка лет, помимо построек для лиц императорской фамилии, — здания Академии наук, Екатерининский институт, Конногвардейский манеж, Ассигнационный банк, Смольный институт.

Вспомнил — и показалось сомнительным некогда данное ему, Главному архитектору ЦИК, кем-то прозвище «архитектор Сталина», которым он прежде гордился, которое воспринимал как почетное звание. А оно могло и не подчеркивать профессионального превосходства зодчего над коллегами, признания в архитектурной среде этого превосходства, а всего лишь намекать на его творческую ограниченность. «Карманный»-де он архитектор, действующий по указке именитого заказчика. И в то время, как он пользовался особым доверием вождя и принимал это доверие как награду, другие архитекторы проектировали подземные дворцы метро, театры, вокзалы — сооружения для многих тысяч людей. И пусть эти люди не знали имени проектировщика, имели смутное представление о самом проектировании, возведенное здание воздействовало на них, приобщало к прекрасному, воспитывало художественный вкус, а через него и другие высокие человеческие качества: недаром же пророчествовал писатель: «Красота спасет мир». «Архитектура же, — по одному из определений, — искусство создавать здания и сооружения в соответствии с законами красоты».

Судьба давала ему шанс реализовать наконец творческие возможности, наверстать в какой-то мере упущенное. Он не должен был упустить этот шанс…

Мержанов не видел участка, отведенного под строительство санатория МГБ, однако представил его почему-то продолжением божественной «Кавказкой Ривьеры», где к нему приходило когда-то творческое вдохновение, и с ужасом вообразил, что после его отказа там может появиться уродливое нагромождение безобразных построек. И воображение художника окончательно определило его решение: «Буду проектировать и строить».