Марк Галеотти - Воры. История организованной преступности в России

Многие зэки были политическими и сидели по 58-й статье о «контрреволюционной деятельности», под которой могло пониматься что угодно, от анекдота о Сталине до знакомства с человеком, находящимся под подозрением властей. Другие были либо мелкими преступниками, либо так называемыми бытовиками, преступления которых состояли в довольно банальных вещах — они опаздывали на работу или утаивали немного еды в голодные времена (в царские времена таких людей называли «несчастными» [166] Sarah Young, ‘Knowing Russia’s convicts: the other in narratives of imprisonment and exile of the late imperial era’, Europe-Asia Studies 65, 9 (2013). ). Во дни всеобщей беды было легко оказаться не на той стороне! Государство пыталось контролировать перемещение граждан, в частности, с помощью паспортов, из-за отсутствия которых обычные бродяги превращались в преступников [167] Svetlana Stephenson, Crossing the Line: Vagrancy, Homelessness, and Social Displacement in Russia (Aldershot: Ashgate, 2006), стр. 76–83. . Многие люди, пытавшиеся найти работу в провинции и не имевшие законного права жить в крупных городах побогаче, были вынуждены заниматься воровством или неофициальным трудом. Хаос в стране стимулировал развитие городского бандитизма. Банды типа «Черной маски» или «Лесных дьяволов», как правило, отметившись кровавыми преступлениями в одном городе, переезжали в другой. Некоторые состояли из профессиональных преступников, а другие, особенно занимавшиеся организованными кражами со взломом, состояли из людей, отчаянно боровшихся за выживание.

Но кроме преступников «поневоле», существовали и настоящие, то есть «воры». Культура «воровского мира» передавалась от одного заключенного к другому и укреплялась в лагерях, в грузовиках и поездах «на этапе» и на пересыльных станциях. Заключенных постоянно перемещали по стране для того, чтобы избежать опасной концентрации в одном месте, освободить переполненные лагеря или обеспечить рабочие ресурсы для новых строек. Благодаря этому постоянному перемешиванию преступников со всего Советского Союза воровской мир стал еще более гомогенным, с крепкими внутренними связями. Он превратился в подлинный «бандитский архипелаг». В ходе этого процесса укрепилась и лагерная система. Она одновременно подавляла заключенных и способствовала распространению этой субкультуры, обучая их кодексу правил преступного мира. К примеру, в собственной тюремной газете «За железной решеткой» Вятлаг описывался как своеобразная школа, предлагавшая новый этап обучения для будущих опытных, «образованных» преступников [169] Цит. по Mark Vincent, Cult of the “urka”: criminal subculture in the Gulag, 1924–1953, PhD dissertation, University of East Anglia, 2015, стр. 76. . И дело заключалось не только в активном включении преступников в общую культуру, но и в передаче профессиональных навыков. Сталинский режим в своем фирменном порочном стиле занимался ускоренной урбанизацией и индустриализацией. И, как и в последние десятилетия царского правления, это приводило к росту специализации и деления на классы в преступном мире, что отражало процессы, происходящие в обществе. «Профессий» тут было множество, от «фармазонщиков», занимавшихся подделкой денег и часто работавших с «куклами» — пачками нарезанной бумаги или фальшивых купюр, прикрытых сверху и снизу настоящими, до «гонш», карманников, занимавшихся кражами в автобусах и трамваях в часы пик.

Тем не менее все они относились к «воровскому миру», и из этой критической массы выросло новое поколение авторитетных фигур, «воров в законе», следующих своему, воровскому кодексу [170] Александр Гуров, Профессиональная преступность: прошлое и современность (М.: Юридическая литература, 1990), стр. 108. . Эти персонажи не обязательно были главарями банд, самыми крупными, жестокими или богатыми преступниками. Скорее они выступали в ролях судей, наставников, ролевых моделей и высшего духовенства «воровского мира». «Пахан» по кличке Валентин Интеллигент, с которым как-то встретился Александр Долган, по всей видимости, как раз и был типичным «вором в законе»:

По своему статусу и авторитету этот человек равен королю. В мафии он был бы кем-то вроде крестного отца, но я не хочу употреблять здесь это слово, потому что крестный отец есть и в лагере, но там это обозначает совсем другое. К тому же пахан может находиться в любом месте, и он не связан с какой-то определенной семьей. Это человек, которого чтят в криминальном сообществе за его навыки, опыт и авторитет. Встретить такого особого человека, принадлежащего к высшему классу «урок», — достаточно большая редкость [171] Александр Долган, Американец в ГУЛАГе, русский перевод взят с сайта american-in-gulag.ru. .

Валентин относился к Долгану довольно вежливо: для «вора в законе» было важно и соответствовать кодексу воров, и отвечать за его соблюдение, порой используя жесткие меры. Если мелкий «вор» делал себе татуировку, на которую не имел права, его могли убить или срезать кусок кожи с татуировкой с его тела. При этом зачастую дисциплина поддерживалась изнутри. К примеру, один «вор» в колымском лагере потерял три пальца на левой руке, потому что не смог уплатить долг (что считается в воровском мире почти святым делом): «Собрался наш совет старейшин, чтобы определить мне наказание. Истец потребовал лишить меня всех пяти пальцев левой руки. Совет предложил два пальца. Поторговались и согласились на трех» [172] Александр Горбатов, Годы и войны (М.: Воениздат, 1989). . Вор не выразил никакого протеста, поскольку «такими были законы», а «воры в законе» выступали посредниками, обвинителями и палачами в одном лице. Более драматичный пример культа брутальности и противостояния чужакам наблюдал во время отбытия срока в советском лагере Майкл Соломон. Молодого вора обвинили в том, что он сдал властям своих братьев. Он стоически молчал, не проронив в свою защиту ни слова, но когда ему предложили самому решить, каким образом его казнить — перерезать горло или удушить, — он выбрал первое. Старший из трех «воров», выступивших в роли судей, перерезал ему горло, затем спокойно отмыл нож и руки от крови и постучал в дверь камеры, чтобы позвать охранника и принять должное наказание [173] Michael Solomon, Magadan (Princeton: Vertex, 1971), стр. 134–135. .

Сами «воры в законе» также называли себя «блатными», «урками», «уркаганами» и «блатарями». Они составляли меньшинство среди всех преступников, но несмотря на это, успешно навязывали свою власть мелкому жулью и политическим заключенным. Они терроризировали и унижали других, отнимали у них еду и одежду, сгоняли их с удобных мест в бараках и практически безнаказанно били и даже насиловали их. Мы знаем о «блатных» в основном по мемуарам политических заключенных, у которых, конечно, не было причин писать о них с симпатией, однако убийственные оценки их личностей появляются и в официальных отчетах, и даже в редких воспоминаниях лагерных начальников. «Блатные же не люди», писал Варлам Шаламов, а Евгения Гинзбург сходным образом полагала, что «уголовные — за пределами человеческого» [174] Варлам Шаламов, Колымские рассказы (М.: Азбука-Аттикус, 2013), стр. 411; Евгения Гинзбург, Крутой маршрут (М.: АСТ. Русская классика, 2017). . Помимо прочего, они заставляли других заключенных выполнять за них работу, поскольку кодекс «воровского мира» не разрешал и пальцем шевельнуть ради государства. Настоящий «блатной» мог симулировать болезнь, покалечить себя или даже вступать в драку с вооруженными охранниками, но не покориться им. Гинзбург описывает, когда она и другие политические «больше часа стояли у вахты возле ворот, коченея, ожидая исхода начальственной дискуссии и слушая пение блатных. Пританцовывая, те вопили: „Сам ты знаешь, что в субботу / Мы не ходим на работу / А у нас субботка каждый день…“» [175] Гинзбург, Крутой маршрут .