Марк Галеотти - Воры. История организованной преступности в России

Несмотря на отказ следовать правилам ГУЛАГа — в следующей главе мы расскажем, как именно это происходило, — «воры» тем не менее адаптировались к ним. О богатой и брутальной культуре «воров» с ее собственным жаргоном, визуальным языком и привычками мы расскажем в главе 5. Сейчас же важно отметить, что лагерная система представляла собой своеобразный плавильный котел, в котором бесформенный воровской мир, возникший в России конца XIX века, не только стал более гомогенным и вобрал в себя представителей неславянских национальностей, но и приобрел то, чего ему всегда не хватало, — четкую иерархию. Беспощадная ежедневная борьба за выживание в ГУЛАГе, которую можно описать емкой фразой «Умри ты сегодня, а я умру завтра» [176] Дмитрий Панин, Лубянка — Экибастуз: Лагерные записки (М.: Обновление: Милосердие, 1990). , лишь укрепила внутренние связи между «блатными» и углубила разрыв между ними и остальным обществом.

После Второй мировой войны система ГУЛАГа зашаталась в ходе борьбы между старыми «ворами» и теми, кого они считали предателями из-за сотрудничества с государством. Закон воровского мира недвусмысленно гласил, что должны делать все «честные воры» с такими отступниками. В легендарной воровской песне «Мурка» поется:

К примеру, после подавления в 1953 году особенно масштабного и кровавого бунта в Горлаге один зэк, бывший до ареста и заключения полковником Красной армии, стоял перед колонной пойманных бандитов и указывал на вожаков. Воры приговорили его к смерти. Сначала его держали в лагерной больнице, где он избежал покушения только потому, что ночью лег на чужую кровать. Затем его отправили в одиночную камеру в женском лагере, однако и там он не обрел безопасности и был зарезан одной из заключенных, знавшей, что за это ее ждет расстрел. Это не имело для нее значения: по словам Майкла Соломона, «смертный приговор был передан через подпольные каналы, и ничто в этом мире не могло отменить исполнения приговора, вынесенного мафией заключенных» [178] Michael Solomon, Magadan (Princeton: Vertex, 1971), стр. 185–186. .

Личная привязанность, узы товарищества и доверия — все это прекрасно, но любой замкнутой социальной группе, особенно основанной на нарушении закона и стремлении занять более высокую ступень в обществе, необходимы механизмы осуждения и наказания тех, кто нарушает ее правила и ставит под сомнение ее ценности. Именно они, как будет показано в следующей главе, являются основополагающим элементом «воровского мира». Более того, это заметно и в других аспектах российской жизни — и в непрерывных людоедских поисках «предателей» (подлинных и выдуманных) во времена Сталина, и в откровенной ненависти к тем, кто «предал» свою страну или призвание, во времена Владимира Путина. Диссидентов «из народа» могут подвергнуть унижению, возможно, изгнанию, могут стараться заткнуть им рот; однако тех, кого Путин считает предателями, ждет куда более жесткое возмездие. Возможно, самый известный пример — судьба Александра Литвиненко, бывшего офицера спецслужб, который уехал на Запад и согласился на сотрудничество. Он был отравлен интенсивным радиоактивным изотопом полония-210 и умер в лондонской больнице через 22 дня мучительной агонии.

Пусть для «блатных», живших в соответствии со своим кодексом, обычные заключенные были просто жертвами, но со временем, благодаря сталинской системе, их собственная культура породила бы тех, кто начал бы давить их самих. Если в воровском кодексе и была ахиллесова пята, фатальный недостаток — то он заключался в абсолютном запрете на любую форму сотрудничества с государством. С одной стороны, это помогло ворам выстроить хитроумную субкультуру, однако в эпоху тоталитаризма и всеобъемлющей власти государства она оказывалась все более несостоятельной.

Хотя политика Сталина объединила «воровской мир» на общем уровне, она разделила его на другом, создав новые группы так называемых сук, готовых сотрудничать с государством в лагерях, преследуя собственные интересы. Перед сталинским государством стояла задача контроля над огромным потоком новых заключенных, причем максимально дешевым и эффективным образом. Хотя изначальный мотив для чисток и массовых заключений был политическим, государство хотело также эксплуатировать эту силу, по сути рабскую, для экономической выгоды. По словам зэка Густава Эрлинга, уроженца Польши, «вся система принудительного труда в советской России — со всеми ее допросами, судебными заседаниями, предварительным заключением и самими лагерями — предназначена прежде всего не для наказания преступника, а для того, чтобы эксплуатировать его в экономическом смысле и менять в психологическом» [180] Gustav Herling, A World Apart (London: William Heinemann, 1951), стр. 65. .

Власти решили использовать наихудшие элементы преступного мира как своих агентов и доверенных лиц для того, чтобы контролировать и принуждать к работе политических заключенных и мелких правонарушителей. Разумеется, в системе оставались и обычные надзиратели, однако в значительной мере управление населением ГУЛАГа было передано самим заключенным. Поначалу грабителям, коррумпированным чиновникам и прочим преступникам, не принадлежавшим к «воровскому миру», предлагались в лагерях различные послабления и поблажки, а затем и постоянная работа при условии, что они будут заставлять других зэков подчиняться порядку и выполнять рабочие нормы. В какой-то момент новыми возможностями заинтересовались и блатные.

По словам М. Соломона, «власти хотя и держали их под стражей, но воспринимали как ударную группу, направленную против политических заключенных» [181] Solomon, Magadan , стр. 127. . С учетом того, что это была довольно жалкая работа в ужасных условиях, в ГУЛАГе всегда не хватало кадров — по состоянию на 1947 год лагерной охране (ВОХР) недоставало 40 000 сотрудников [182] Galina Ivanova, Labor Camp Socialism: the Gulag in the Soviet totalitarian system (Abingdon: Routledge, [2000] 2015), стр. 169. , — и властям было позарез нужно найти способ для контроля изнутри. Так что в большинстве лагерей внешний периметр контролировался солдатами, стоявших на вышках с пулеметами, а повседневный контроль за так называемой зоной находился в руках самих зэков. По словам бывшего зэка Льва Копелева, «внутри лагеря — в бараках, юртах, в столовой, в бане, на лагерных улицах — повседневным бытом зэка управляли непосредственно самоохранники из заключенных» [183] Лев Копелев, Хранить вечно (М.: Терра — Книжный клуб, 2004). .