Збигнев Залуский - Сорок четвертый

«Не имея никакой связи друг с другом, находясь в разных местах, мы, однако, пришли к общим взглядам с СПП. Главные пункты программы КРН не расходятся с программой СПП.

Ваша армия имеет вооружение, и вооружение отличное. Мы такого не имеем. Но ваша армия — наша армия, армия народа. Вы выбрали кратчайший путь к родине в союзе с Советской Армией. Вся страна ждет вас. У нас к вам и к Советской Армии только одна просьба: спешите» {47} 47 „Zwyciężymy”, nr 100 от 1 VI 1944. Цит. по: Fryderyk Zbiniewicz: „Armia Polska w ZSRR”, Warszawa, 1963, s. 310. .

Вслед за ним к солдатам обратился Александр Завадский, председатель Центрального бюро польских коммунистов и заместитель командующего польской армией в СССР:

«Для нас, для нашей армии это (создание КРН. — З. З. ) имеет большое значение еще и потому, что мы наконец можем сказать себе: то, что мы делаем теперь, перед вступлением в страну, совпадает с тем, что делают наши соотечественники в условиях оккупации. Крайне важно, что в стране, а не где-нибудь создана организация, о которой мы можем сказать, что признаем ее как созданную народом, что присоединяемся к ней и подчиняемся ей» {48} 48 Там же. .

Польские дивизии на восточном фронте — прежняя польская армия в СССР — становились войском Крайовой Рады Народовой, действующей на родине. Декрет КРН номер 1 в статье 5 провозглашал:

«Армия Людова является основной силой польского народа в стране. Все воинские формирования за границей: корпус имени Костюшко под командованием генерала Берлинга, части генерала Андерса на Ближнем Востоке, части, сформированные в Англии, войдут в состав Армии Людовой» {49} 49 „Organizacja i działania bojowe ludowego Wojska Polskiego w 1943—1945”, t. I, Warszawa, 1958, s. 23—24. .

То же самое, только менее официально, более сердечно было сформулировано в своего рода декларации солдатского мировоззрения «С чем мы идем в Польшу?», которая распространялась в рядах 1-й армии и пропагандировалась ее солдатами:

«Нам близко и дорого каждое направленное против немцев вооруженное усилие, откуда бы оно ни исходило. Мы считаем своими братьями солдат армии Андерса, которые заняли Кассино, летчиков, моряков, преодолевших Ла-Манш по воздуху или по морю, солдат АК, которые уложили не одного немца…» {50} 50 Там же, т. IV, с. 243—248.

Под Киверцами среди батальонов и полков польской армии, но обособленно, под командованием своих собственных офицеров — погибшего капитана Гарду заменил поручник Зайонц (Зигмунт Гурка-Грабовский), — со своим оружием, своими порядками и законами, правда, в обмундировании, полученном в польской армии, и состоя на советском довольствии, располагалась полковая группа «Гарда» 27-й дивизии АК. Солдаты группы решали вопрос: что дальше? Слушали выступления представителей командования армии и Союза польских патриотов, дискутировали с волынцами — солдатами и офицерами, с политическими активистами 1-й армии. В конце июня 349 офицеров, подофицеров и рядовых «Гарды» — все, кроме тяжелораненых, — направили письмо Военному совету 1-й армии.

«Сознавая, что единство нации выковывается в огне борьбы против захватчиков, мы со всей решительностью осуждаем тех, кто мешает объединению всех сил нации для борьбы за свободу и независимость нашей родины. С большой радостью мы вступаем в ряды 1-й польской армии в СССР — соединяем свои усилия с усилиями тех, кто на полях под Ленино в героической борьбе уже доказал свою большую любовь к родине и ненависть к врагу» {51} 51 Там же, с. 233—234. .

На это письмо солдатская газета 1-й армии «Звыченжимы» («Мы победим») отвечала:

«Солдаты 27-й дивизии Армии Крайовой сражались уже без малого полгода совместно с советскими партизанами и частями Советской Армии. Они это делали, не оглядываясь на известные инструкции, допускавшие лишь «условное» взаимодействие с Советской Армией. Этого требовала железная логика войны с захватчиками, этого требовали глубоко понимаемые польские государственные интересы. Мы говорим о солдате Армии Крайовой: это солдат, сражающийся не под чужими знаменами, это наш солдат. Каждый сражающийся поляк — наш брат, ибо в огне совместной борьбы выковывается то, что является самым важным для Польши и сейчас и впредь — национальное единство… Солдаты, добро пожаловать в наши ряды! Пойдем вместе на борьбу во славу родины» {52} 52 Там же, с. 232—233. .

Слова о неминуемости единства противостоявших друг другу сил, слова, дышавшие убежденностью в возможность объединения в борьбе во имя национальных интересов, сегодня могут показаться наивными. А ведь в них слышится некая нота, которая впоследствии была забыта… Сознание своей огромной силы, которое позволяет не опасаться неустойчивости вновь приобретенных союзников. Большое чувство правильности своей политической линии, правильности не «для себя», а для всей нации. Наконец, вера в патриотический разум общества, который обеспечит всеобщую поддержку правильной линии. Именно это убеждение и эти чувства диктовали как слова, так и линию поведения в 1943 году в Селецком лагере и в 1944 году в Сумах и Киверцах, а также позднее, после вступления польской армии на родную землю.

Ибо в этих словах, возможно и наивных, кроме веры заключалось и уважение к борющимся, а также глубокое понимание процессов, которые сделали их людьми активными, увлеченными. И было еще понимание их и своей потребностей. Понимание того, что среди них, людей из польского леса, есть крестьяне, которые в долгие межвоенные годы по горькой необходимости вырубали этот лес, есть и лесники, которые, тоже в силу горькой необходимости, охраняли его. Что есть люди — земледельцы, такие, которые никогда своей земли не имели, и такие, которые имели ее слишком много, но не способны были ее обрабатывать. Что есть люди с мозолистыми ладонями, в кожу которых въелась смола или машинное масло, огрубевшими от пневматического молота, и люди в очках, которые испортили зрение в Ягеллонской библиотеке. Что есть люди, которые прыгали с самолетов, и люди, которые соскакивали с поездов, и не столь важно, знак какого иностранного государства был на крыльях самолета и куда направлялся поезд, в котором они ехали. Важнее был знак, который они несли в своем сердце, и направление — к Польше, которое они сами выбрали. Что из того, что друг на друга они смотрели волком: одни проверяли, достаточно ли натружены руки других, а другие экзаменовали первых в знании «имен польских королей» и молитв… Что из того, что на шапках одних металлический орел был с короной, а на других — без нее? Разве речь шла об этом? Главное, что все они были едины. Сейчас важны были живой человек и живая нация: само реальное существование того, что символизировал этот орел. Неужели они не поймут этого?