Збигнев Залуский - Сорок четвертый

В этих действиях, позициях, инструкциях есть смысл, есть логика. Исполнителям они казались понятными и естественными. Их усиливали солдатская лояльность, дисциплина, стремление сохранить верность самому себе, сохранить лицо. Это была цепь логических последствий, превращавшая польскую драму, драму выбора, в трагедию, в приговор неумолимого рока, который заранее, без возможности предотвратить его, обрекал людей на поражение. Логическая цепь, сталкивавшая в лагерь врага тех, кто должен был достичь триумфа.

Перед последним порогом, 2 августа 1944 года, вот что докладывал малый солдат АК, комендант района в одном из уездных городов Люблинщины, своим шефам, которым доверял, считая, что они знают, что делают, и делают хорошо:

«По распоряжению властей советской администрации до 2 августа должно быть сдано все оружие, находящееся в руках всяких организаций АК и частных лиц. Поскольку властям известно, что у нас было много оружия, прошу разрешения смягчить репрессии, ибо они грозят смертной казнью, и сдать по четыре карабина от взвода. Одновременно прошу дать указания, что нам делать дальше, скрываться или нет? Различное оружие укрыл в индивидуальном порядке у солдат АК. До настоящего времени мы не подвергаемся никаким репрессиям. Януш Первый» {261} 261 Документы II отдела Коменды Округа АК Пулавы — Архив Военно-исторического института. .

И нужны были очень значительные люди и их мудрые решения, чтобы эту логическую цепь где-нибудь разорвать, чтобы освободить людей от самого трудного выбора, сделать который сами они были не в состоянии.

Вспоминает А. С., сегодня политический деятель и уважаемый специалист в своей профессии:

«Еще в 1943 году я, шестнадцатилетний парнишка, был курьером в аковском подполье на Люблинщине. Мобилизация в рамках «Бури» у нас была проведена достаточно рано, и с советскими танками, атаковавшими немецкий гарнизон в нашем городе, мы взаимодействовали со всей силой и блеском. В ходе двухдневных боев мы помогали не так уж много, но все же помогали: были проводниками, указывали укрепленные пункты и цели, а также охраняли танки от засад немецких истребителей танков с противотанковыми фаустпатронами. После освобождения, в течение почти недели, мы располагались в городе, демонстрируя свое присутствие, а позднее стояли лагерем совершенно официально и открыто в соседних деревнях и лесах. Уже здесь мы встречали части войска ПКНО и милиции АЛ. Мы более или менее отдавали себе отчет в смысле переговоров между нашим командованием и советским: признают или не признают нас, а вместе с нами и польское правительство в Лондоне? Я не помню дат, но, вероятно, недели через две мы двинулись на Варшаву по главному шоссе, обходя советские обозы. После нескольких часов марша от головы колонны потянулись назад люди, решившие вернуться. Мы узнали, что советские войска перекрыли дорогу, разоружают людей и заставляют повернуть обратно. Тогда наш командир собрал батальон и сказал примерно следующее: «Ребята, наша война окончена. Нужно сдать оружие, а после пусть каждый делает, что знает. Если вас интересует, что сделаю я, то извольте: завтра явлюсь в распоряжение этого нового войска. Немцы стоят за Вислой, и не для того я пошел в лес, чтобы теперь сидеть дома». В течение нескольких дней почти весь наш батальон снова собрался в запасном полку в Майданеке, а оттуда вскоре мы попали в полки 1-й армии, на фронт под Вислой. Через несколько месяцев я стал уже офицером, на Поморье был ранен, а через год вступил в партию».

Пишет И. С.:

«В 1943 году, пятнадцати лет, я был вожатым в действовавших в Подлясе юношеских антифашистских группах. Летом 1944 года присоединился к партизанскому отряду Армии Крайовой. Там я узнал, что такое АК, БХ, АЛ и что между этими вооруженными формациями существуют идейные различия. После одной из ожесточенных стычек с немцами 28 июля 1944 года мы необыкновенно сердечно приветствовали в отряде разведчиков Советской Армии, радовались, что победа близка. В течение двухнедельного постоя на деревенских квартирах из трех партизанских отрядов — батальонов формировался пехотный полк, который должен был войти в состав народного войска. Когда мы двигались к новому месту расположения, нас задержали в лесу. Пан капитан, один из тех, кого в отличие от офицеров боевого Кедыва мы называли «декивами» (от глагола dekować się) [24] Уклоняться, прятаться (польск.) . , произнес пламенную речь. Он приказал нам сложить оружие и возвращаться в подполье. До сих пор большинство соотечественников не знает о действительных причинах интернирования аковцев из виленской, подлясской и люблинской дивизий. Эти соотечественники питают неприязнь и обиду в отношении этих мер народной власти, не зная правды о «демобилизации» отрядов АК».

Полк, о котором вспоминает автор, формировался из отрядов Батальонов хлопских, АК и польских партизан, прибывших из-за Буга, и должен был войти в состав одной из дивизий 2-й армии Войска Польского. После описанного выше неожиданного роспуска отрядов часть людей с оружием, в том числе и автор письма, пошла в лес. В результате этого сотни солдат группировки, вместо того чтобы оказаться в, рядах победоносного войска, попали в незавидную ситуацию со всеми вытекающими отсюда моральными, политическими и дисциплинарными последствиями.

Мобилизацию обычно объявляют против кого-то. Это был, пожалуй, первый в истории случай демобилизации против кого-то. Это была демобилизация, направленная против собственного народа. И не только демобилизация.

Инженер М., сегодня заслуженный экономист рассказывает:

«Как довоенный кадровый офицер в чине ротмистра, я был в ЗВЗ, а потом в АК. После освобождения в начале августа пошел в армию, потому что так поступило большинство из нашей группировки. Через несколько дней после расквартирования в бараках запасного полка нас, несколько сот человек, собрали на плацу. Стояла жара, а я немного выпил. Перед нами выступал офицер в польском мундире. Говорил он нудно, как бы на каком-то другом языке, которого мы не знали, и, хуже того, с очень заметным акцентом. Увидев среди солдат несколько знакомых лиц, я крикнул; что-то вроде: «Поляки, пусть этот болтун не учит нас, как любить родину! Не будем служить в еврейском войске! Пошли назад!» Клянусь, что до этого момента я не имел такого намерения, и все это явилось результатом минутного импульса. Началась суматоха, беготня, раздалось несколько выстрелов. Меня схватили у ворот, арестовали и вскоре выслали. Вернулся я по прошествии лет наверняка иным, хотя, с точки зрения воинских порядков и обычаев, я думаю, а в то время был просто убежден, меня, строго говоря, тогда должны были расстрелять на месте».