Збигнев Залуский - Сорок четвертый

Потом я встретила солтыса, который рассказал мне, что наши вещи увезли на трех повозках, а также тело мужа и того молодого, который был еще живой, сильно стонал, и они его добили. Я узнала также, что шофер машины побежал за помощью, что уже приезжала милиция, что меня искали и велели, когда я вернусь, отвезти меня в З. Я взяла ребенка, и мы поехали в З.

Так я оказалась в казармах, где жили несколько офицеров РКУ с женами и советские офицеры, они нам очень помогали, но мне надо было только, чтобы нашли тело моего мужа, ибо я не хотела верить, что он погиб. Но в милиции было мало людей, и они не могли поехать в лес. В конце концов один из офицеров посоветовал обратиться к советскому генералу или полковнику, который имел там своих солдат. Начальник РКУ, который был назначен на место моего мужа, так и сделал. Русские поехали, но ничего не нашли. Мне потом рассказывали, что они расспрашивали, кто что видел, но им никто ничего не сказал, и они ничего не нашли. Искал также отец того молодого, который, похоже, был из милиции. Он ничего не боялся, этот старый человек, так как других детей у него не было. Он ездил в Б. и тогда и после войны, выспрашивал людей, ходил по лесу, но не нашел и следа. Люди говорили, что надо бы спалить ту деревеньку, но я просила пожалеть их: дело ведь было не в том, чтобы отомстить, тамошние жители немало доброго сделали для нас. Когда шло следствие, ко мне приехали из прокуратуры, я рассказала все, что знала. Но я помнила только голос. В деревне мне рассказали, что убийца был высокий смуглый брюнет со шрамом на лице. Мне показывали разных мужчин, и я слушала их голоса. Когда в одной из групп я увидела водителя того автобуса, мне кажется, он был украинцем, высокий такой, смуглый, и услышала его голос, то из всех он показался мне наиболее похожим. Но это ведь никакое не доказательство, потому что тот голос все время преследовал меня, даже потом, когда я уже жила в Б., и мой начальник как-то неожиданно закричал на меня таким же голосом, я потеряла сознание и потом долго болела, и это у меня уже никогда не проходило. Но начальник не мог быть тем человеком, и врачи потом объяснили мне, что он никогда даже не выезжал из Б. … А еще как-то во время отпуска я встретила одного пана — как услышала его голос, опять заболела. Во время следствия я слушала голос, мне говорили, что это он, но он был совсем непохожий.

Я все время старалась узнать, как это было, и сын, который теперь заканчивает политехнический институт, так как он унаследовал от отца математические способности, тоже должен знать, а могилы, где мы могли бы поставить свечку, нет. И я много раз пыталась разузнать, ездила в деревню, расспрашивала людей, писала в воеводскую прокуратуру, оттуда мне ответили, что документы находятся в генеральной прокуратуре. Из генеральной прокуратуры мне ответили, что дело переслано в Государственный совет, а из Государственного совета — это было уже незадолго до октября — мне не ответили…

Вы говорите, что если они в Государственном совете, то, наверное, по вопросу помилования… Как же так можно?.. Впрочем, я понимаю, никто, собственно, не знал, что хорошо, что плохо. Но я хотела бы только знать, куда они отвезли его… Да, конечно, но я точно не помню. Я теперь плохо помню, что мне говорят, я запоминаю только то, что вижу. Да, называли мне разные фамилии и псевдонимы, вроде К., Г. и Ч. Но этого К. я знала, его звали П., он был в Батальонах хлопских, приходил к нам, это невысокий блондин, и голос у него совсем не такой. Я узнала, что одна повозка была из деревни Б. Когда я говорила с тем крестьянином, он не сказал мне ничего определенного, только ответил, что ездил с разными людьми, да и как не поехать, когда пистолет ко лбу приставляют. Я просила его разузнать хоть что-нибудь, ибо я хочу выяснить лишь одно — где тело мужа. Потом я звонила по телефону, так как уже не могла поехать, и мне ответили, что тот крестьянин ничего не расскажет, потому что боится. Когда это было? Нет, не тогда. Позднее, уже после того как из Государственного совета не дали ответа. Я узнала также, что у одного из крестьян нашли вещи моего мужа, но мне их не показали. Так, может, это не мои вовсе вещи были? Я слышала также, что та кожа, которая оставалась у нас после дубления со времени оккупации, имела большую ценность, так как дублением тогда никто не занимался и за кусочек кожи платили по нескольку сот злотых. Еще я попросила ксендза, и он обратился к людям с амвона, что если кто знает что-либо о возможном местонахождении тела моего мужа, то пусть напишет на листке без подписи и бросит в ящик для пожертвований. Мне это нужно было, чтобы похоронить мужа. Но никто ничего не написал. Сколько лет прошло? Я знаю, помню. Сегодня ему было бы 67 лет, старый человек, но, видите ли, сын… Сын никогда его не видел.

Теперь я уже не ищу, вот уже три года как стала часто болеть, и мне ничего не хочется. Тем более что до З. далеко, ездить я не могу, врачи не советуют. Так что вы думаете? В последнее время меня уговаривают устроить могилу без гроба. Понимаете? Чтобы одна только надпись… Как вы думаете, ксендз согласится на это? Ну да откуда вы можете знать? Тогда, может быть, на площади в З.? Пожалуй, это не вызвало бы трудностей, ведь о нем столько писали в газетах…

И я не знаю, нужно ли, чтобы эта символическая могила появилась на площади местечка З., чтобы в праздники к ней приходили школьники возлагать цветы, а в будни пожилые люди с недоброй гримасой на устах вполголоса говорили, что это тот, которого «наши парни из леса…». И не знаю, надо ли для успокоения души старой и больной женщины и молодого человека разыскать в Государственном совете это дело. Ведь неизвестно, что в нем окажется: запечатанный сургучом конверт с протоколом о приведения приговора в исполнение, глубоко обоснованный акт помилования, а возможно, и о реабилитации приговоренного, и придется сказать, что убийца — несчастный исполнитель чужой воли — свободно ходит по свету, возможно, где-то сидит за одним столом с вдовой.

И я не знаю, облегчит ли чем-нибудь драму отдельного человека трагизм всей польской истории. И не знаю, возможен ли вообще единственный выход в данной ситуации — забвение. И наконец, независимо от всех мудрых психологических и психиатрических врачебных советов, действительно ли оно правильно, справедливо, гуманно…

Начальник службы мобилизации и пополнений Войска Польского рапортовал 31.X 1944 года:

«Расклеенные декреты правительства и приказы начальников РКУ в некоторых местностях срывались, а на их место наклеивались листовки подпольных организаций польского правительства в Лондоне. В этих листовках от местного населения требовали не являться на мобилизационные пункты, угрожая не только тем, кто подлежал мобилизации, но и их семьям, называя нынешнее правительство незаконным. Были даже случаи террора: в Замостье убит начальник РКУ, в РКУ Седльце был убит секретарь регистрационной комиссии, в РКУ Ярослав убит один из офицеров, который явился, на призывной пункт в военной форме» {285} 285 „Organizacja i działania…”, t. I, s. 236. .