Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Хотя многие рекомендации переводных статей из западных газет о земледелии и домашней жизни были совершенно неприменимы к российской действительности, так случалось не всегда, а Андрей готов был черпать знания из любого полезного источника. Одна заметка, напечатанная «Земледельческой газетой» в 1834 году, наводит на мысль, что отчасти его энтузиазм если и не питался из иностранных источников, то подпитывался вестями с Запада. Эта статья (которую Андрей почти наверняка читал) описывает небольшой городок Базунген в герцогстве Мейнингенском, жители которого сообща подписались на журналы, посвященные ведению сельского хозяйства, читали их на общественных собраниях и делились результатами своих экспериментов. Заметка оканчивалась заявлением российского издателя: «Пример достойный подражания!» [968] Польза общественного чтения // ЗГ. 1834. № 21. С. 168.

Андрей не против подражать такому образцу, заграничному или нет. Может показаться даже, что в следующем фрагменте одной из своих статей он соглашается с мифом о российской «отсталости» по сравнению с Западной Европой, что на первый взгляд удивительно для консервативного патриота:

Проживающие в домах наших Немцы хохочут во все горло на нашу комнатную чистку, особливо передо Светлым праздником. Трут, моют, чистят, до поту-лица на Пасху, на Рождество, а более не знаю когда. А у Немцев это бывает 52 раза в году, то есть, каждую субботу. ‹…› Отодвинув от стены шкап, комод, перевернув стул и кресло сиденьем вниз, она [немка-гувернантка юной Александры] с силою школьного учителя над слабым, беспомощным, малолетним учеником, длинным своим пальцем, стала указывать на красивую паутину и слоеную пыль, приговаривая: это что? а это что? Нет мы еще далеки от Немцев во всем! [969]

Андрей не закрывает глаза и на другие недостатки и в переписке со своим повидавшим мир шурином с тоской признается, что мечтает о путешествии по Европе. Однако мы слишком поспешим, предположив, будто он считает Россию отсталой из‐за старомодных представлений о чистоте. То несчастная случайность, а не истинная причина занимаемого Россией места или достижений страны. Любопытство Андрея неутолимо: его привлекали те части света, откуда происходили некоторые его любимые писатели и мыслители. И вполне естественно, что ему нравилось обсуждать дальние страны с родственником, который и в самом деле там побывал; в сохранившейся переписке Андрея с другими людьми нет таких обсуждений – ни шутливых, ни серьезных. Так, его забавная игра с шурином в письма из «Парижа» может служить свидетельством силы его личного любопытства и воображения, а не разочарования в родных местах. Он слишком гордится русской деревней и сельской жизнью и любит их, чтобы можно было разглядеть в этих развлечениях что-то большее.

Одно примечательное исследование «локального мышления» в английской литературе эпохи романтизма выявляет много сходного с мировоззрением Андрея. В центре внимания Марты Борер такие произведения, как «Замок Рэкрент» Марии Эджуорт (1800), «Боро» Джорджа Крабба (1810) и «Приходские анналы» Джона Голта (написанные в 1813 году и опубликованные в 1821‐м). В архивах Чихачёвых не упоминается ни одно из этих сочинений, но их жанр и время написания таковы, что Чихачёвы вполне могли их читать. Книги Эджуорт много переводили в России в начале XIX века, а перевод «Боро» появился как минимум в 1850‐х годах. Интереснее всего то, что все три произведения «используют образ местного пастора-ученого (parson-scholar) и делают провинциальное окружение своим основным предметом» [970]. Parson-scholar – пожалуй, лучший английский аналог русского понятия «старец» (мудрый старик), которым Андрей называет себя самого в своих статьях, в сочетании с термином «ктитор» (церковный староста-мирянин), использовавшимся при обсуждении его благотворительных проектов.

Борер описывает эти сочинения как плоды характерного для начала XIX столетия решительного поворота просвещенческого энциклопедизма от стремления к универсальному охвату к более глубокому и точному изучению конкретных, местных предметов (что мы увидели на примере сочинений Карамзина). Смещая внимание от центра к периферии, эти произведения «рисовали картину нового сельского мира Англии: не хронографического, топографического или пасторального, но состоящего из отдельных провинциальных местечек, каждое из которых было достойно изучения из‐за уникального окружения и местного общества» [971] Ibid. . Борер связывает возникновение этого нового подхода с подъемом провинциальных городов вследствие развития промышленности (фактор, о котором в случае всей России говорить не приходится, хотя село Иваново и вообще местность вокруг Дорожаево были известны своей промышленностью), а также с «сопутствующим развитием провинциальных интеллектуальных сообществ», сравнимых с русскими Вольным экономическим обществом и Московским обществом сельского хозяйства, и распространением печатных книг и периодики, ставших в первой половине XIX века доступными провинциальным читателям [972] Ibid. .

Борер пишет о том, как, в сравнении с более ранними повествованиями о сельской жизни, эти произведения меняют угол зрения, переходя от «суждения о сельской местности с точки зрения загородной усадьбы к суждению… с точки зрения деревни» [973] Ibid. . Хотя частные записи Андрея и его сочинения, предназначенные широкому читателю, по определению были написаны с точки зрения усадьбы – в том смысле, что их автором был помещик, сидевший в кабинете с видом на деревню (населенную людьми, которыми он по-настоящему владел ), в иных отношениях мы видим наследие Андрея аналогичным английским сочинениям. Будучи провинциальным дворянином средней руки в стране, культура и история которой находились во власти крошечного меньшинства гораздо более состоятельных аристократов, Андрей, по сути, предпочел столичным законодателям культурной моды местные сообщества. И этим английским авторам их читатели тоже представлялись – как и участникам русской кампании за рациональное сельское хозяйство, к которым отчасти принадлежал и Андрей, – невежественными или непонятливыми. Наконец, как и сочинения Андрея, эти английские произведения не были ностальгическими: «Они предлагали способы мыслить локально в мире, который все больше опутывали глобальная экономика и культура. В приходских анналах местные мирки не стремятся оставаться в вечной изоляции от мира глобального; экономическое развитие и социальные изменения теснейшим образом связаны с обменами с более широким миром» [974] Bohrer M. Thinking Locally. Р. 90. .

Если в панораме идей современников Андрея так легко отыскать элементы его мировоззрения, то, возможно, его мыслям вторит широкая читающая публика? Одним из нескольких придуманных издателем, Осипом Сенковским, корреспондентов Библиотеки для чтения был некий Барон Брамбеус, заметки которого чаще прочих упоминают Чихачёвы. Мелисса Фразьер описывает Брамбеуса как «напыщенного провинциала со склонностью пускаться в личные отступления и ярким, грубым чувством юмора». Его сочинения «отличались болтливостью, интимным тоном и множеством, по всей видимости, личных подробностей». Фразьер утверждает, что «Сенковский изобрел Брамбеуса и его товарищей, чтобы сознательно расшатать понятия идентичности и авторства» [975] Frazier. Romantic Encounters. Р. 53. . По иронии истории такие вымышленные корреспонденты журналов, как Брамбеус, побудили реального человека, Андрея Чихачёва, взяться за перо.