Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Самым известным из единомышленников Андрея Чихачёва был Андрей Болотов, живший двумя поколениями ранее, но проявлявший такую же склонность к писательству и так же увлеченный возможностями жизни в деревне и превознесением многочисленных ее достоинств. Круг читателей его опубликованных трудов был шире, чем у Андрея, но, по сути, их сочинения были очень похожи и представляли собой нагромождение простодушных советов и историй из личной жизни автора, в которых практическому и повседневному отдавалось предпочтение перед универсалистскими «научными» рекомендациями Вольного экономического общества. Болотов одобрял иностранные методы там, где они казались подходящими и полезными, не фетишизируя и не отвергая автоматически ничего лишь из‐за иностранного происхождения. Некоторые из его советов сначала могли показаться слишком смелыми (например, что помещикам следует учить грамоте всех крестьянских детей, «через что они познают закон»), но десятилетиями позже оказались дороги сердцу Андрея, а также благосклонных к нему читателей и других корреспондентов «Земледельческой газеты» [997].

Перечисленные здесь единомышленники Андрея Чихачёва были, как и он, живыми воплощениями «типа», впервые описанного в печати благодаря Новикову. После Новикова другие писатели брались за ту же тему, причудливо смешивая вымысел и реальность и все больше размывая границу между искусством, подражающим жизни, и жизнью, подражающей искусству. Историк Джон Рэндольф в своем исследовании частной жизни семейства Бакуниных обсуждал скрупулезное описание деревенской жизни в «посвященном русской усадьбе» стихотворении Державина 1807 года. Хотя состояние Бакуниных было достаточно скромным, они вели гораздо более бурную светскую жизнь, чем Чихачёвы, и обладали более влиятельным кругом знакомств, о чем свидетельствует дружба Александра Бакунина с Державиным, великим поэтом той эпохи. Рэндольф представляет Бакуниных конца XVIII столетия участниками сложного процесса переосмысления понятия дворянского «служения Отечеству», когда управление имением тоже стали считать служением [998].

Переходной фигурой в процессе определения того, в чем заключается роль помещика в деревне, стал Николай Гоголь. По мнению литературоведа Беллы Григорян, Гоголь пытался ответить на этот вопрос в конце 1840‐х годов, когда работал над так и не завершенным вторым томом «Мертвых душ». Стремясь к созданию собственного образа провинциального дворянина, Гоголь пародировал искренние попытки Булгарина предложить публике положительного героя-провинциала. В повседневной жизни Гоголь стремился играть роль серьезного и успешного в хозяйственном отношении помещика. Он мог нанароком оказаться ближе к истине, чем думал, поскольку его работа в собственных имениях заключалась в разработке детальных планов, воплощение которых он поручал матери и сестре. Его адресованные родственницам инструкции были, согласно Григорян, «написаны непринужденным, разговорным стилем… Это текст, предназначенный для очень узкой аудитории, по природе своей безусловно частный, домашний, и полностью понять его может лишь тот, кто хорошо знаком с расположением усадебных построек и с ориентирами, оставленными автором перед отъездом из Васильевки». В своих наставлениях Гоголь, в частности, требовал, чтобы одна из женщин лично следила за полевыми работами (как поступала Наталья Чихачёва), хотя даже в частной переписке он использовал местоимение мужского рода, говоря о конкретных женщинах [999] Grigoryan. Noble Farmers. Р. 124–127, 147–149. Здесь Григорян ссылается на Маррезе, обнаружившую, что, хотя в реальности множество женщин управляло поместьями, документальных свидетельств об этом сохранилось очень немного. См.: Woman’s Kingdom. Р. 180. .

Эстафету у Гоголя принял Иван Гончаров в романе «Обыкновенная история» (1847), описывающий превращение своего героя Авдуева «из юного провинциала с наивными и нелепыми мечтами о писательской славе в прагматичного жителя северной столицы». Путь от амбициозного, но сбитого с толку будущего писателя к снискавшему признание профессиональному литератору идет параллельно с эволюцией взглядов Авдуева на провинциальную усадьбу. Юноша начинает писательскую карьеру, находясь в столице и имея на расстоянии наивные представления о жизни в деревне. Затем он отправляется в деревню, чтобы узнать, как много ошибочных советов дал, и наконец возвращается в город, чтобы «учиться дальше и написать книгу». Григорян указывает, что «момент, когда он приступает к работе в качестве журналиста, раздающего советы об образцовом ведении поместного хозяйства, по замыслу, должен был совпасть с отказом от туманных мечтаний восторженного писателя-дилетанта ради более трезвой чувствительности Века позитивизма» [1000] Grigoryan. Noble Farmers. Р. 158; см. гл. 3, где рассматриваются образы помещиков в трех романах Гончарова. . Наконец, даже в западноевропейской литературе есть пример того, как воображаемый идеальный читатель обретает жизнь: французский торговец Жан Рансон был так тронут «Юлией» Руссо (1761), что написал автору множество писем, называя того «l’Amia Жан-Жак» («милый Жан-Жак»), что напоминает о возможной близкой дружбе Андрея с «Фаддеем моим Венедиктовичем».

Синтез идей своего времени в сочинениях Андрея не был чем-то уникальным: в Московском обществе сельского хозяйства и среди читателей его статей, с некоторыми из которых он переписывался, у него были единомышленники [1001]. Не случайно преобладающее большинство его публикаций появлялось в «Земледельческой газете», предназначавшейся для подлинных его товарищей из числа среднепоместных дворян. Успехом своей журналистской карьеры Андрей отчасти был обязан искусству компиляции этих идей для читателей, так же как и он, стремившихся сохранить свои традиционные ценности, но при этом жаждущих процветания и надеявшихся обеспечить своим детям возможности получше, чем были у них самих.

Андрей нашел способ смотреть на мир, сочетавший, казалось бы, несочетаемые идеи, где русская самобытность не предполагала согласия с многочисленными материальными и нравственными недостатками, которые жители русской провинции наблюдали вокруг себя. Потому неудивительно, что издатели «Земледельческой газеты» с энтузиазмом печатали его статьи. Также неудивительно и то, что недавние исследования истории печати и сельского хозяйства в России обнаружили множество других людей, разделявших ключевые ценности Андрея и его убеждение в важности провинциального дворянского поместья для будущего России. В самом деле, было бы весьма странно, если бы его точка зрения не оказалась бы вполне общепринятой для образованных, но в основном консервативных и не уверенных в завтрашнем дне провинциальных помещиков. Их ценности на долгое время были позабыты, но не из‐за их необычности или ошибочности, а потому, что их не признавали и презирали городские интеллектуалы, властвовавшие над русской литературой и историографией.