Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Шереметев сделал ей знак, и они вместе последовали в дом.

А вечером репетировали. Она пела арии из оперы Козловского «Взятие Измаила». Скоро двадцать второе июля. Должно состояться открытие Останкинского дворца.

Спектакль обещал быть грандиозным: участвуют в одной лишь последней сцене триста танцоров! А какие эффекты! На глазах зрителей должны рушиться стены, сверкать молнии, бушевать пожар, греметь пушечные залпы!

Жемчугова на этот раз – турчанка Зельмира. Кохановский, прекрасный тенор, исполняет партию полковника Смелона. Тот попадает в плен к туркам и влюбляется в турчанку. Мог бы наслаждаться райской жизнью, но он поднимает бунт, собирает пленных русских и вступает в битву с турками. Смелон решается на штурм неприступной крепости и берет ее.

Крепость пала, комендант вместе с дочерью Зельмирой в плену у русских, и тут Смелон предлагает ей руку и сердце…

Партия турчанки трудная, однако актриса знает ее прекрасно, да и научилась уже вполне владеть собой. Умеет беречь силы, не растрачивать себя напрасно, готова радовать гостей и государыню, которая ей так понравилась.

Наконец из северной столицы получено известие: Екатерина прибудет в Москву осенью! Снова – подготовка, хлопоты. Волнения из-за портрета и рамы. Рама! На ней, решил граф, должны быть изображены двуглавый орел, знамена, орудия, и все это из дерева, с позолотой. Он уже не первый раз едет к Сполю, знаменитому итальянцу. Знатная карета останавливается возле мастерской.

– Синьор Споль, когда же закончится ваша работа?

– Хорошо работать – не есть быстро-быстро, – отвечает тот.

Между тем уже близится осень. А весть о потрясающей премьере в Останкино докатилась до Петербурга, до Зимнего, до Екатерины. Секретарь ее подтверждает приезд царицы в Москву осенью.

И Шереметев снова торопится к итальянцу.

– Сеньор Споль, я теряю терпение!.. Не забудьте, что декор рамы должен отличаться роскошеством, чтобы блистала позолота, был богатый картуш, быть может, рог изобилия!

Итальянец давно осмотрел пунцовую залу, уточнил размеры, давно приступил к работе, но человек он основательный, кропотливый, делает все тщательно, да и заказов у него хватает, так что, несмотря на богатые посулы графа, труд свой закончил только глубокой осенью 1796 года, как раз перед приездом Екатерины.

Но… но тут, как часто бывает в истории, события начали развиваться не так, как предполагали герои нашей книги. Накануне отъезда государыня вошла в туалет и… более оттуда не вышла на своих ногах. Кто-то из современников горестно воскликнул: «Российское солнце погасло! Екатерина II телом во гробе, а душою – на небесах!»

Двор возбуждали слухи: будто имеется завещание, по которому трон переходит не к сыну, а к внуку царицы – к любимому Александру. Но то ли слух оказался ложным, то ли некто уничтожил это завещание, императорская корона переходила законному наследнику Павлу, нежеланному сыну, не похожему ни на мать, ни на отца.

Что делать Шереметеву? Разумеется, вновь надо приноравливаться к власти. Пусть Павел – старый его товарищ, только вряд ли теперь это имеет какое-то значение. Будет коронация, будет поездка его величества в Москву, значит… Надо готовиться к приему высоких персон и вместо матери принимать – сына.

Снова мысль графа обратилась к знаменитой раме Споля. Рама-то есть, и превосходная, однако – где портрет? И даже если будет, как его «втиснуть» в раму? Величественную, крупноголовую Екатерину – как поменять на курносого, заносчивого худенького Павла? Кому под силу такое? Ни один иноземный художник того не сделает за такие сроки… Но у графа же есть Аргунов, Микола! Во-первых, ему уже было велено писать наследника, во-вторых, талантливый крепостной сообразителен, догадлив, если его что заденет – из шкуры вылезет, а сделает. Ну-ка, попробуй кто решить такую задачу? В громоздкую пышную раму «вписать» тщедушного некрасивого императора!

И вот художник мчится в Москву, осматривает залу, раму, привозит наброски… За очень короткое время, работая день и ночь, закончил он исторический портрет наследника! И пригласил Шереметева.

В зеленом мундире Преображенского полка, в накинутой на плечи горностаевой мантии, которая занимала весь нижний правый угол, заполняя пространство, в белых рейтузах и черных сапогах, Павел стоял в горделивой позе истинного императора. Фон художник, конечно же, взял красно-пурпурный: висеть портрету в пурпурной зале! Мантия увеличила рост государя, придала величие фигуре. В лице сходство полное, и безусловная привлекательность…

Николаю Петровичу довольно было одного взгляда, чтобы понять: портрет превосходен! Он стиснул в объятиях Миколу, расцеловал и одарил наградой…

Но кому же более всего старался угодить Аргунов? Императору? Графу? Или же ей, Жемчужинке? За один ее ласковый взгляд… Давно и терпеливо художник ждет: когда Шереметев закажет ее портрет, – он уже десятки раз видел его с закрытыми глазами…

Коронация Павла, по всегдашним российским правилам, должна состояться в Москве, и хозяин Останкина тщательно готовился к приему. Надо удивить и порадовать старого друга – Павел так редко чему-нибудь радовался, так жаждал тепла!

Императора должен поразить уже сам въезд в имение, значит?.. Надо через Марьину рощу и Останкинский лес прорубить широкую просеку, так, чтобы был виден даже Кремль! Деревья подпилить, но не до конца, и возле каждого поставить человека. Как только появится императорский поезд, деревья упадут ниц, как бы склоняясь перед императором. Идея – в духе Павла!

У ворот дворца августейших особ встречать должен сам граф, а в вестибюле – ожидать свита. Павел оценил просеку, ступил во дворец, окинул взыскательным взглядом всех, удостоверился, что нет упущений, и перевел глаза на ливрейных лакеев в белых чулках, стоявших вдоль лестницы, словно статуи, в две шеренги…

Впереди главное: пунцовая гостиная и портрет Павла во весь рост. Вокруг – торжественная сдержанная позолота, пунцовые стены, красная мебель. Мария Федоровна, супруга, нашла портрет «весьма похожим и наипрекраснейшим», Павла тоже удовлетворил лик, и фигура его в горностаевой мантии, на фоне бархатных занавесей. Спросив, кто писал, просил передать художнику свою похвалу. Граф переводил взгляд с живого императора на живописного и, конечно же, предпочтение отдавал аргуновскому.

Бал начался в голубой зале. Их величества Павел и Мария Федоровна открыли его менуэтом, «танцем королей и королем танцев».

А тем временем актеры гримировались, трепеща перед встречей с императором: гостям должны были показать оперу Гретри «Браки самнитян», в главной роли Жемчугова. Задолго до начала вошла она в церковь Живоначальной Троицы и страстно молилась там. Мысли роем носились в голове, успокоение не наступало. Такой случай! – сам Павел у них в гостях, – вот если бы бросился к нему в ноги граф и попросил разрешения на брак!.. Ночью она шептала: «Душа моя, Николаша, поговори с государем! Поймет он – мы любим друг друга, а жить праведно не можем!» Тот обещался, да только хватит ли духу? Неведомы ей церемонии придворные… Кто она, Прасковья Ивановна? Актриса? Любовница? Фаворитка, супруга, хозяйка дома?.. Ни то, ни другое, ни третье. Но и то, и другое, и третье… Только бы решился: у нее-то достанет сил спеть нынче так, как никогда, может, не пела.