Адель Алексеева - Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

…К лету 1797 года Шереметев достиг, достиг своей цели – Дворец Красоты, Искусства и Муз построен, слава о нем гремит на всю Россию! В Останкине все звенело, благоухало, музыка разносилась по парку, звучала во дворце. Беломраморные статуи в саду завораживали. А что за прелесть та белая «Козочка» в зале, что за чудо Афродита! А три грации, при взгляде на которых размягчается душа. С правой стороны в саду повелел он сделать насыпь, горку с ротондой, которую назвали «Парнас», и не раз в жаркую погоду гости собирались вокруг той горки, а Пашенька наверху пела ариетту из «Ричарда Львиное сердце», сводившую с ума Шереметева, или что-нибудь русское, протяжное…

Его Галатея ожила! И не только ожила – она проявляла волю, настойчивость, – порою сам граф не мог противиться ее характеру, ее повелениям-прихотям… О, галантный и прихотливый век!

Она хочет быть свободной? Шереметев знает о том, догадывается, верит, что со временем Павел позволит дать ей вольную. (Так и было: при следующей встрече в Петербурге в присутствии Павла Шереметев подпишет ей вольную.) Для графа это была прихоть, а для нее – все! почти все.

Чтобы еще крепче привязать ее к себе, он готов и на более серьезный поступок, да, да!

…Их было трое – граф, Параша и неизменная Татьяна Шлыкова. Ни поздравлений праздничных, ни бала, ни громких тостов – такая помолвка. После заутрени, до обедни, когда в церкви пусто, явились к батюшке, и тот, много не спрашивая, пожелал молодым никогда не расставаться; так (по рассказам потомков) проходила помолвка. Затем они сели в закрытую карету и двинулись по Воздвиженке к шереметевскому дому.

Николай Петрович все обдумал: жену-невесту повез сразу в дом, дорогой родовой памятью. Здесь когда-то были деревянные хоромы и жил фельдмаршал, первый камень в дом заложил сам Петр I. Здесь состоялась знатная помолвка Натальи Борисовны Шереметевой, его дочери, с Иваном Долгоруким, в присутствии Петра II и его недоброй невесты…

Когда Варвара Шереметева выходила замуж за Разумовского, дом перешел к нему, но теперь Николай Петрович выкупил его: это будет временная раковина для его драгоценной жемчужины.

Уютная круглая зала, ротонда вокруг, колонны… Стол, тут же накрытый Таней, мгновенно уставленный красивой посудой, бокалами, разной снедью…

Неузнаваема его Нареченная! Сошла с губ всегдашняя печальная улыбка – она сияла, сдержанно улыбаясь и мерцая черными глазами.

Граф услужлив, внимателен, подает бокалы с вином, фрукты… Взял Жемчужинку за руку, посадил на колени и запел что-то по-французски:

Это было похоже на колыбельную: погоди, поднимется солнце, мы проснемся, станет светло – и будет у нас счастливая судьба…

В этот вечер он был необычайно хорош, Пашенька любовалась его серыми глазами, задорным выражением лица, а любимые брови показались даже «веселыми». И разговорчив тоже необыкновенно. Вспомнил какую-то петербургскую историю, напоминающую их нынешнюю помолвку.

– Послушайте про архитектора, который перестраивал этот дом – мы в нем пируем… Зовут его Николай Львов – замечательный архитектор! И у него, между прочим, случилась такая история с его любимой Марьей Дьяковой. Любили они друг друга без памяти, но – ее отец сенатор, а Львов – мелкопоместный дворянин. Неравенство, ах, все то же проклятое неравенство! Шесть раз делал Львов предложение – и шесть раз отец отказывал. И тогда… друг его, веселый Капнист, подговорил знакомого священника обвенчать их тайно!.. Но когда и как уйти из дома? Отец не спускал глаз с дочери, но на балу… Подъехала тройка лошадей, все трое сели в сани, понеслись! А через час вернулись и танцевали – уже как супруги!

– Отец узнал и согласился? – Искорки вспыхнули в Парашиных глазах.

– Если бы! – граф рассмеялся. – Беднягам пришлось ждать еще несколько лет! Кажется, только исключение из числа сенаторов – по возрасту, болезни – помогло влюбленным покончить с долгими ожиданиями. Так что мы с тобой, Жемчужинка, не одиноки.

– Но… ведь мы с тобой как муж и жена, а показаться нигде не можем?

– Не будем о грустном. Бог даст, все образуется! – остановила ее Танюша. – Давайте веселиться! – характер у Тани легкий, с ней единственной откровенны влюбленные, с ней вообще все кажется проще. – Огорчает вас, что нас только трое? Но ведь еще здесь у нас в гостях гитара, арфа, да и… туфельки балетные!

И вот уже они обе, надев те туфельки, начинают танцевать. Причем самые экзотические танцы! Откуда-то взялись кастаньеты, веера, широкие юбки. А каблучки как отбивают ритм! На Параше – белое платье с высоким стоячим воротником, совсем испанское, красный пояс. Напевая мелодию из какой-то комической оперы, они в упоении демонстрируют тому, кто все это им подарил, тарантеллу. Бегают по круглой зале, снова стучат каблучками. Впереди Таня (недаром граф посылал ее в Италию), за ней Пашенька…

Устали? Вон диван, кресла, можно отдохнуть. Снова выпить вина. А потом и взяться за арфу – это последнее увлечение Прасковьи Ивановны. Тонкие пальцы перебирают тугие струны, звучит баркарола, словно переливающиеся воды Венеции. Граф прикрыл глаза, уносясь воспоминаниями в дивный город на воде…

Но что за радость без Пашиных песен, арий? «Спой, душа моя!» – просит граф.

– Споем сперва вместе?

Запевает Танюша:

Ей подпевает граф:

И вот уже все трое, на три голоса продолжают:

– Голубка моя, а мою любимую?

Конечно, она поет и ариетту из «Ричарда Львиное сердце», и Моцарта. Да и без собственной ее песни что за вечер?

Под песню ту проносится, как всегда, картина первой встречи… Но, не закончив ее, она умолкает.

– В чем дело?

Она молчит. В горле что-то мешает, и это уже не в первый раз. Сомнения глубже закрадываются в сердце: нет, не сделает она счастливым своего любимого; гнетет ее предчувствие, дурное, – может, то проделки домового?..

А Николай Петрович опять сажает ее на колени, баюкает и поет на собственный лад:

После того как Соловушка спела Моцарта, постучался Джакомо Кваренги, друг Миколы. А потом Шереметев развеселил подруг рассказом о Моцарте и Гайдне:

– Однажды Моцарт и Гайдн поспорили на дюжину бутылок вина: сможет ли каждый из них написать партитуру, а другой тут же сыграть?.. Моцарт сделал это мгновенно. Гайдн начал играть Моцарта – и что же? Обе руки заняты пассажами в разных концах фортепиано, а тут еще должны звучать ноты средней октавы, но – как же их взять? «А вот как!» – сказал Моцарт, поставил ноты и собственным носом – благо он у него немаленький – нажал на клавиши!