Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима

Коллегой Августа в проведении празднеств был его соправитель Агриппа – судя по упоминанию Випсания в перечне «хулителей Вергилия», отношения Агриппы к новой школе было отрицательным. Непосредственно перед празднествами Август усыновил двух маленьких сыновей Агриппы и Юлии – это означало решительное отстранение Тиберия от престолонаследия. Существенной частью празднеств были многодневные театральные представления – это делало вероятным еще более тесное сближение Августа с мастерами народной комедии. Такова была обстановка в тот момент, когда Гораций, видя нарастающую опасность, грозящую тому поэтическому направлению, вождем которого он остался, забыл о своем отказе от стихотворства и принялся за сочинение послания к Августу.

Важность темы определила большой объем послания – 270 стихов; это второе по величине произведение Горация (после позднейшей «Поэтики»). Большой объем требовал продуманного плана. В послании переплетаются две темы: критика архаизма и оправдание новой школы; обе они подготавливают и обосновывают общий вывод: призыв к Августу отказаться от покровительства архаистам и вернуть благосклонность новой школе. Замечательна одна особенность разработки этих тем: их насыщенность политическими мотивами. До сих пор эта черта не привлекала внимания исследователей. Между тем она характерна для той обстановки напряженной общественной борьбы, в которой возникло послание.

В политическую тематику нас вводит самый зачин послания – панегирическое обращение к Августу (стк. 1–17). Ход мыслей здесь таков: «Ты, Цезарь, так велик, что народ чтит тебя еще при жизни, а не только посмертно, как других благодетелей. Но, увы, только здесь он так справедлив, а во всем остальном предпочитает то, что уже отжило свой век». По инерции кажется, что речь идет все еще о делах политических и что под «отжившим» имеются в виду республиканские традиции. Это сразу настораживает читателя; но Гораций тотчас оставляет эту тему и переводит речь на литературную деятельность архаистов.

Критика архаизма развертывается в стк. 18–89. Поначалу Гораций говорит еще гиперболически и неопределенно о том, как весь римский народ (tuus hic populus, стк. 18; потом в стк. 81, 183–186, 187–188 это понятие будет расчленено и речь пойдет отдельно о сенаторах, плебсе и всадниках) благоговеет перед «ветхими свитками певцов» (annosa volumina vatum, стк. 26). Затем речь становится конкретнее: «певцы» оказываются Пакувием, Плавтом и прочими драматургами, пьесы которых еще не сходят со сцены (стк. 50–59), а их поклонники – грамматиками (critici, стк. 51), которые и повинны в том, что державный римский народ одурманен архаистической агитацией из школы (hos ediscit…, стк. 60) и со сцены (et hos… spectat Roma potens, стк. 60–61). Чем объяснить, что архаисты при всей абсурдности их теорий (показанной в стк. 28–49) имеют успех у публики? Очевидно, причины этого лежат вне литературы, т. е. опять-таки в политике. Действительно, конкретный пример (стк. 79–85 о комедии Атты) показывает, что главными единомышленниками архаистов являются patres, упорствующие в привычках своей юности; двусмысленность слова patres позволяет видеть здесь намек на сенаторов с их застарелыми республиканскими симпатиями 71 71 Это отмечено еще Фаленом в статье «Horatius’ Brief an Augustus» ( Vahlen J. Gesammelte philologische Schriften, Bd. I. B., 1911. S. 461–491). . После этого Гораций наносит решающий удар: он заявляет, что для всех архаистов литературные теории являются лишь маскировкой, подлинный же мотив их деятельности – ненависть ко всему «нашему» (стк. 88–89: ingeniis non ille favet plauditque sepultis, nostra sed impugnat, nos nostraque lividus odit). «Наше» – это, конечно, обозначает программу и продукцию новой школы; но так как о новой школе в послании еще не упоминалось, то создается впечатление, что «мы» – это прежде всего автор и адресат послания, Гораций и Август; в таком случае «наше» – это уже область не столько литературная, сколько политическая, и архаисты с их ненавистью ко всему «нашему» оказываются уже политическими противниками нового строя, установленного Августом. Это хорошо замаскированное и в высшей степени серьезное обвинение – кульминация возражений Горация против архаизма; и опять поэт многозначительно обрывает здесь ход мыслей и переводит разговор на другую тему.

Новая тема – оправдание новой школы – распадается на два раздела: оправдание общее и оправдание частное, по вопросу об отношении к драматургии. Общему оправданию посвящены стк. 103–138. Здесь Гораций деликатными обиняками дает понять, что, во-первых, повальное увлечение поэзией вызвано установлением всеобщего мира и, таким образом, сам Август является косвенным виновником легкомысленного стихотворства; и, во-вторых, что эта поэзия не враждебна делу Августа, а полезна ему своим воспитательным влиянием на публику 72 72 Между тем ранее Гораций сам издевался над теми, кто пишет «для школьников» (Sat., I, 10, 74–75; ср. Ер. I, 20, 17–18): очевидно, теперь он отступает от прежнего своего эстетства в угоду Августу и признает воспитательную функцию поэзии, деликатно уклоняясь от признания более понятной Августу пропагандистской функции (например, панегирического эпоса – Ер. II, 1, 250–256). . Первая мысль раскрывается в сопоставлении греческого прошлого и римской современности (стк. 90–117): как Греция V века, несмотря на свое легкомыслие, смогла создать шедевры всех искусств, так и августовский Рим, по-видимому, в сходных условиях способен на то же 73 73 Из всех исследователей это единственно правильное толкование отрывка о Греции дает только И. В. Нетушил (Указ. соч. С. 354). В частности, образ няни, надзирающей за девочкой (стк. 99), необъясним в применении к Греции и становится ясным лишь для обстановки Рима под властью принцепса. . И так как в Греции драма оказывается последней в ряду культурных успехов (стк. 98), то и в Риме время для нее еще не настало. Вторая мысль раскрывается в перечне достоинств поэта и поэзии (стк. 118–138), среди которых особенно выделена религиозная миссия хора (стк. 132–138): это почти открытая заявка на сочинение юбилейного гимна 17 года. Заявка сделана от лица всей новой школы; но Гораций не забывает напомнить и лично о себе: в стк. 111 он сообщает, что его отказ от поэзии вовсе не серьезен и, стало быть, его перо к услугам Августа, а в стк. 124 намекает на свою недолгую военную карьеру. Точная программа гимна, по-видимому, еще не была выработана, отсюда несовпадения между топикой стк. 134–138 и содержанием будущего «Carmen saeculare».

Частному оправданию – оправданию отрицательного отношения новой школы к драматургии – посвящены стк. 156–213. Здесь Гораций ссылается на неразвитость и невежество плебейской публики: угодить ей хорошей пьесой невозможно, а потакать ей дурными пьесами – недостойно; это годится для архаистов, падких на деньги и на дешевую славу, но не для уважающего себя поэта. Здесь особенно важен отрывок стк. 139–160, где описывается исконная грубость римской культуры: в нем политическая трактовка архаизма находит свое завершение. Гораций описывает возникновение фесценнинских шуток (fescennina licentia), их все более и более свирепый тон, принятый против них закон и его благодетельные последствия (стк. 154–155: vertere modum, formidine fustis ad bene dicendum delectandumque redacti). Это недвусмысленное указание на желательность административных мер против архаистов – мер, аналогичных примененным некогда против их предшественников и образцов 74 74 Вопрос о том, в какой мере рассказ Горация о фесценнинах может считаться его собственным домыслом и в какой мере он заимствован из филологических источников и каких именно, здесь рассмотрен быть не может; см.: Hupperth W. Horaz über die scaenicae origins der Römer (epist. 2, 1, 139 ff.). Diss. Köln, 1961. .