Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 2: Рим / После Рима

Ключом к этому вопросу должно служить сообщение Светония в биографии Горация о том, что Август, «прочитав некоторые послания и не обнаружив никакого упоминания о себе, жаловался на это так: „Знай, что я на тебя сердит за то, что ты в стольких сочинениях такого рода не беседуешь главным образом со мной. Или ты боишься, что близость со мной будет для тебя бесчестьем в глазах потомков?“ И он добился стихотворения, обращенного к нему и начинающегося словами: „Столько трудов и такие труды один ты выносишь“…» и т. д. Что имел в виду Август, говоря о «сочинениях такого рода» (eiusmodi scriptis) у Горация? Если он имел в виду их форму, т. е. самый жанр посланий, то поводом к письму должны были послужить послания I книги; если он имел в виду их содержание, т. е. литературно-критическую тематику, то поводом могли быть только послание к Флору и послание к Пизонам. В первом случае письмо Августа и вызванное им послание следует отнести к паузе 20–17 годов, во втором случае – к паузе 12–8 годов.

Для нас представляется несомненным, что первый вариант правдоподобнее. Август был политик, а не критик; литература интересовала его как средство прославить свое имя и дело, а не свой литературный вкус. Трудно вообразить, чтобы он дошел до столь резких упреков только потому, что считал себя более компетентным в поэзии, чем Флор или Пизон. Гораздо вероятнее, что его внимание привлекла не тематика, а самый жанр поэтических посланий к конкретным лицам. Гораций ввел этот жанр в Риме впервые, слава автора и новизна формы вызвали к посланиям особенный интерес, и скромные имена адресатов Горация, которым теперь было обеспечено бессмертие в строках поэта, должны были возбуждать у читателей понятную зависть. Август, считавший право на бессмертие своим по преимуществу, был обижен невниманием больше других и в своем письме фактически потребовал от Горация прямо и резко послания в свою честь. В год выхода первой книги посланий Август находился далеко в поездке по Востоку; поэтому письмо его вернее отнести к следующему, 19 году, а послание Горация к Августу – к 18 году.

Думается, что такая дата более обоснована, чем дата 14–13 годы, предложенная в свое время Фаленом и Моммзеном и некритически принимаемая всеми последующими исследователями. Подтверждением нашей датировки служит и упоминание в первых же стихах о только что предложенной Августу cura legum et morum (стк. 1–2, ср. Dio , 54, 10, 5–7; RGDA, 6), и упоминания в заключительной части о покоренных горных замках, устрашенных парфянах и закрытом храме Януса (стк. 250–256), указывающие, по-видимому, на недавний армянский поход 20–19 годов и мир с Парфией. Сторонники поздней датировки пытаются толковать стк. 1 (cum tot sustineas et tanta negotia solus ) как указание на смерть Агриппы (12 год), а стк. 16 (iurandasque tuum per numen ponimus aras) – на причисление гения Августа к культу ларов. Однако положение Агриппы при Августе всегда было лишь подчиненным; а стк. 16 указывает не на официальное узаконение культа гения Августа (происшедшее лишь в 7 году до н. э., т. е. через год после смерти Горация), а на неофициальное его почитание, которое издавна было в ходу среди наиболее пылких его приверженцев (ср. Verg ., Georg., III, 12–39). Таким образом, эти доводы не опровергают предлагаемой датировки – 18 год до н. э.

Если эта датировка правильна, то истоки предшествующего охлаждения между Горацием и Августом следует искать в конце 20‐х годов до н. э.

Двадцатые годы были временем постепенного и трудного оформления власти Августа. Один за другим следовали разделы и переделы власти между Октавианом и сенатом: 29 год, 26 год, 23 год. Отношения между принцепсом и сенатом, несмотря на внешний декорум, были натянутыми. В этой обстановке Октавиану больше чем когда-нибудь нужна была популярность в народе, на которую он мог бы опереться в возможной борьбе с сенатом. Отсюда его особое внимание к литературе, которая должна была помочь ему в организации общественного мнения.

Между тем в литературе стояло затишье. Все три столпа Меценатова кружка фактически отстранились от литературной злободневности: Вергилий ушел в долгую работу над «Энеидой», Гораций отделывал «Оды», Варий, по-видимому, после «Фиеста» умолк. Наиболее активную деятельность развивали поэты младшего поколения: Тибулл, Проперций и их сверстники, чуждые гражданственного духа «певцов Августа». В довершение всего вокруг новой школы очень быстро сгруппировалась масса эпигонов-конъюнктурщиков, привлеченных правительственным одобрением и официальной модой (о них Гораций напишет в 19‐м послании I книги). Они компрометировали литературную репутацию всей новой школы и тем более могли скомпрометировать идеи принципата. Поскольку новая школа теряла пригодность для идейной пропаганды, постольку теряла она и расположение принцепса.

В то же время портятся отношения и между Августом и покровителем новой школы – Меценатом. Начиная с 23 года Август все тверже выдвигает программу возрождения древних добродетелей – Меценат, бравировавший своей распущенностью, меньше всего годился в ее исполнители. В том же 23 году был раскрыт заговор Мурены и Цепиона против жизни Августа; Мурена, адресат известной оды Горация (II, 10), был братом Теренции, жены Мецената, и, по-видимому, через нее получал информацию ( Suet ., Aug., 66). Вследствие этого Меценат после 23 года окончательно сходит с политической сцены. Лучших поэтов его кружка Август пытается привязать непосредственно к себе и своему окружению. Так, в конце 23 года он добился того, что робкий Вергилий прочел перед ним три едва законченные песни «Энеиды». Около того же времени он предложил Горацию должность своего секретаря, но Гораций отказался, сославшись на слабое здоровье 65 65 Donat ., Vita Verg., 32; Suet ., Vita Hor. Это происходило в промежутке между болезнью Августа в 23 году (упоминаемой в письме к Горацию) и отъездом его на Восток в 22 году. . Меценат с горестью смотрел, как распадается его кружок, и с нервной навязчивостью старался сохранить приязнь Горация. Тот отвечал ему рассудительным седьмым посланием; отголоски этой размолвки слышатся и в других посланиях I книги 66 66 Т. Эстерлен ( Oesterlen Th. Die Reihenfolge der Briefe des I Buch von Horaz und das Verhälthis zwischen Horaz und Maecenas von J. 21 an // Neue Jahrbücher für Philologie und Paedagogik. 1893. S. 147) распространяет влияние этой размолвки почти на все послания сборника. К. Бюхнер ( Büchner K. Der siebente Bried des Horaz // Hermes. 1940. Bd. 75. S. 64–80), исходя из предвзятого мнения об идеальной дружбе между Горацием и его патроном, пытался представить послание как ряд дружеских шуток, не имеющих даже отношения к Меценату. Натянутость такого толкования убедительно показана в статье: Gunning J. H. Der siebente Brief des Horaz und seine Verhältnis zu Maecenas // Mnemosyne. 1942. № 10. S. 303–320. .

Седьмое послание – это подробное обоснование достойной умеренности и скромной независимости. Это ответ не только Меценату, но и Августу с его предложением секретарства. Причины такой позиции понятны. Гораций помнил Филиппы, видел судьбу Мурены, писал стихи о превратности всего земного и не желал более ввязываться в политическую игру. Мало того. В глазах Августа литература слишком тесно была связана с политикой: следовательно, отказ от политики неминуемо вел к отказу от литературы. Творческий кризис такого рода характерен не для одного Горация: известно затяжное молчание Вария, известно, что и Вергилий собирался, закончив «Энеиду», уйти от литературы и заняться философией (Vita Verg., 35). Гораций попытался осуществить этот замысел: его сборник посланий 20 года задуман как последняя книга, с мотивированным отказом от литературы во имя философии в первом послании и с прощальным автопортретом в последнем.