Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Дальнейшее хорошо известно. Судьба, как бы стараясь компенсировать поэта за былые лишения, осыпала его своими дарами. Он преподавал в трех университетах. Книги поэзии и прозы выходили одна за другой. В 1987 году он удостоился высшей литературной награды — стал нобелевским лауреатом.

Сюзан Зонтаг, американская писательница и близкий друг Бродского, отметила в одном из интервью: «Я уверена, что он рассматривал возможность стать не только русским, но всемирным поэтом… Я помню, как Бродский сказал, смеясь, где-то в 1976–1977: „Иногда так странно думать, что я могу написать все, что захочу, и это будет напечатано“».

Так оно и было. Вот только написать всего, что хотел, не смог. Он не раз сожалел, что не сочинил свою «Божественную комедию». Но ведь Данте — уникальное явление в мировой культуре. Никто не в силах повторить то, что совершил великий флорентинец. Этого не смог даже Шекспир.

И вообще к чему создавать «Божественную комедию» во второй раз? К тому же удивительная мозаика стихов Бродского складывается во фрески, отдаленно напоминающие великое творение Данте. Разве этого недостаточно?

Бродский считал поэзию высшей формой существования языка. Ему принадлежит лучшее определение того явления, которое мы называем поэтом. В своей Нобелевской лекции он писал: «Человек, решившийся на создание стихотворения, немедленно и вопреки своей воле вступает в контакт с Языком, то есть моментально впадает в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, уже существует. Зависимость эта абсолютна, но она же дает неведомую дотоле свободу. Ибо, будучи старше, чем пишущий, Язык обладает колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом, всем лежащим впереди Временем. Прозрения поэта, которыми мы потом удивляемся — восторгаемся — ужасаемся, это как раз вмешательство будущего времени языка в наше настоящее. Язык, таким образом, дает всевластие. И порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему удается оказаться там, где до него никто не бывал и дальше, чем он, может быть, сам хотел, ибо стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в силах отказаться от этого опыта и впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков и алкоголя. Человек, находящийся в такой зависимости от языка, и есть поэт».

Поэт такого масштаба, как Бродский, разумеется, не вмещается ни в какие рамки. Его уникальный творческий стиль сложился в середине шестидесятых годов под влиянием не только русской поэтической школы, но также польской и английской. Поэт настолько виртуозно овладел английским, что сочинял на этом языке эссе и даже стихи. Он серьезно подумывал о том, чтобы стать классиком двух литератур, что ему, правда, не вполне удалось. В английской поэзии он, несмотря на отдельные удачи, гость, а в русской — хозяин.

Бродский сумел расширить рамки русской поэтической традиции и раскрыть новые возможности русского поэтического языка. Его поэзия будоражит ум и воображение, а не чувства и эмоции. Этот принцип, которому Бродский никогда не изменял, и определил выбор языкового и стилевого материала его стихотворений.

Основные компоненты поэтической палитры Бродского: стилистическая и образная изощренность, отрешенность истинного стоика, безнадежность выстраданного пессимизма. В ней нет мажорных красок. Их более чем успешно заменяет ирония.

Все проходит, все поддается тлену, все обречено на исчезновение, кроме двух вещей: пространства и времени. И эти две единственные постоянные величины в космическом неразборье и стали главными героями поэтики Бродского. Пространство в силу своей природы изначально пусто. То, что в нем появляется, обречено на исчезновение, и поэтому его можно считать синонимом небытия.

Если человек существует в пространстве, то рано или поздно его там не будет. Значит, пространство аналогично смерти. Владение энтропии. Место, где обречено на исчезновение все сущее.

Человека можно стереть, выбросить из пространства, и он исчезнет, словно его и не было никогда. Время гораздо могущественнее и неизмеримо важнее пространства. Оно, а не пространство — зеркало вечности, не подлежащее тлению.

В своей работе «Вещь и пространство в лирике Бродского» Ю. Лотман писал: «Прекращая существование в пространстве, вещь обретает существование во времени, поэтому время может трактоваться как продолжение пространства». Формулировка хоть и красивая, но спорная. Ведь вещь и до своего исчезновения существовала во времени.

С исчезновением вещей из текста связано и исчезновение автора из созданного им поэтического мира. Правда, на месте автора остается его подобие — дыра с его очертаниями.

В сущности, это и есть смерть. Она ведь тоже эквивалент пустого пространства, из которого все исчезло. Человек хоть и существует в пространстве, но он одна из форм времени. Он его творение.

Только сочиненный поэтом текст преодолевает нирвану. Только он становится эквивалентом мира и противоположным смерти началом. Творец, вписавший свое творение в скрижали времени, преодолевает энтропию.