Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Вся его — жизнь это стремительный бег к какой-то неведомой ему самому цели. Позади оставались города и страны, возлюбленные и друзья. Все эти потери были неважны для него. Он никогда не придавал значения прошлому. Важно было лишь то, что его муза всегда была с ним. Менялась обстановка, менялось и окружение. Лишь очень немногие прошли с ним весь путь от начала и до конца. Он писал: «Я люблю немногих. Однако сильно». Кто были эти немногие? В Америке Лосев, Барышников, Сумеркин.

Лев Лосев составил список «самых-самых». Их оказалось двадцать человек. А если этот список сузить? Людмила Штерн назвала ближайших друзей юности Бродского. Ее список: Рейн, Голышев, Сергеев и Гордин. А если составить некий метафизический вневременной список, то кто в нем окажется? У меня получилось: Ахматова, Оден, М.Б. и жена Мария. Не так уж много.

Судя по всему, больше всего на свете Бродский любил поэзию и женщин. Людмила Штерн утверждает, что «амплуа Бродского — это молчаливые загадочные блондинки, а не языкатые брюнетки в очках». Да он и сам писал:

Это не совсем верно. Брюнеток он тоже любил. К женщинам он относился как к произведениям искусства. Считал, что они существуют для любования. Поклонниц у него было огромное количество, и хотя его донжуанский список не составлен, но он, без сомнения, подлиннее, чем у Пушкина.

Возникает вопрос: кем Бродский себя ощущал? Русским? Евреем? Американцем? Космополитом? Сам Бродский всегда утверждал, что он «еврей, русский поэт и американский гражданин». А был он великим русским поэтом и гражданином мира, пропагандирующим на Западе русскую культуру.

Верил ли Бродский в Бога? Атеистом его уж точно нельзя назвать. Достаточно вспомнить «Римские элегии» или его интимное обращение к Господу: «Я, Боже, слеповат, я, боже, глуховат», чтобы это понять. Но он полагал, что отношения человека с Творцом всего сущего должны быть интимными. Для него, человека абсолютно свободного и свободомыслящего, были неприемлемы любые формы организованной веры. И конечно, он никогда не забывал о своем еврействе, не раз публично об этом упоминал. Уже по одной этой причине Бродский не мог причислить себя к христианской конфессии. Это было бы неэстетично и некрасиво. В грубой русской пословице: «Еврей крещеный, что вор прощеный» есть зерно истины. Бродский не желал быть ни тем и ни другим.

Будучи одним из светочей русской культуры, возведя в какой-то абсолют русский язык, он, тем не менее, не отказался от своего еврейства. Английский поэт и переводчик Даниэль Уайсборт назвал его «человеком Книги». Конечно, в поэзии Бродского довольно часто встречаются библейские мотивы, но ведь они встречаются у многих поэтов. Но вот что интересно. В Книге книг, когда описывается библейское колено, то все его члены перечисляются поименно, что придает тексту достоверность и своеобразную теплоту. У Бродского во многих стихах и поэмах перечисляются целые реестры предметов. В «Большой элегии Джону Донну» их огромное количество. Бродский называет каждый предмет, и тем самым одушевляет его, становясь как бы создателем, демиургом. Трудно не усмотреть в этом отдаленный отблеск Книги книг.

Многие поклонники Бродского были шокированы тем, что его похоронили по католическому обряду. Но так пожелала его вдова Мария, ревностная католичка. Бродскому же было все равно, как его похоронят. Он слишком любил Марию и Нюшу, чтобы придавать этому какое-либо значение.

Граф Федор Иванович Толстой — «Американец» — русский аристократ первой половины XIX века, происходил на графской ветви рода Толстых. Основатель этого рода Петр Андреевич Толстой с собачьим усердием служил Петру Первому и не раз выполнял его деликатные поручения. Это он уговорил вернуться в Петербург на свою погибель бежавшего от отцовского деспотизма несчастного царевича Алексея Петровича. Петр, ценивший услуги Толстого, пожаловал ему титул графа и осыпал милостями, позволившими этому царедворцу нажить крупное состояние. Но после смерти Петра интриги Толстого против Меньшикова привели к тому, что его, лишив имений и титула, отправили в Соловки, где он и умер на 84-м году жизни. Императрица Елизавета Петровна вернула потомков Петра Андреевича из ссылки и даже возвратила им титулы и часть состояния.

Отец Федора Толстого Иван Андреевич, человек спокойный и уравновешенный, поступил на военную службу, где дослужился до звания генерал-майора. Он пользовался всеобщим уважением и до конца жизни был предводителем дворянства в Кологривском уезде — там находилось его имение.

Мать Анна Федоровна происходила из почтенного, но небогатого рода Майковых. У супругов было семеро детей: три сына и четыре дочери. Федор — первенец этой многодетной семьи — уже в раннем детстве отличался строптивостью и упрямством. С его буйным характером мог справиться только отец и то лишь потому, что у него, человека военной закалки, была тяжелая рука. Федор его побаивался и уважал.

«Был он человеком необыкновенным, преступным и привлекательным», — так исчерпывающе точно охарактеризовал Федора Ивановича его двоюродный племянник Лев Толстой. И действительно, в жизни этого странного человека много загадочного и необъяснимого. Он бывал жесток, имел своеобразные понятия о чести, но не принадлежал к тем порочным натурам, для которых злоба и жестокость так же естественны, как яд для гремучих змей. Обладая холодным рассудком и силой воли, он мог контролировать свои пороки, когда этого хотел.

Эгоцентрик и дуэлянт, мот и профессиональный картежник, блестящий собеседник и полемист, Федор Толстой жизнь воспринимал чисто интуитивно и обо всем имел своеобразное суждение. Его жизненная философия отличалась полным отсутствием иллюзий. В нравственные принципы он не верил и полагал, что в мире царит хаос, не оставляющий места для гармонии. Высокомерный в удаче, спокойный в несчастье, он при всех обстоятельствах жизни сохранял свирепое мужество и уверенность в себе.

По натуре Федор Толстой был азартным игроком, поэтому судьба благоволила ему — ведь игра ее стихия, и она любит тех, кто бросает ей вызов. Одаривает наглых больше, чем скромных, и нахрапистых чаще, чем робких. Она долго и усердно служит тому, кто ни в чем не знает меры, наделяет своего избранника неотразимым обаянием, покровительствует ему за игорным столом, избавляет от монотонности бытия. Жизнь такого баловня фортуны становится многообразной, расцвеченной приключениями. Правда, жизнь, столь раскинувшаяся в ширину, обычно лишена глубины, без которой подлинное творчество невозможно. Творческое бесплодие и было, по-видимому, причиной скрытого комплекса неполноценности Федора Толстого и яростным стимулом его воинствующего индивидуализма. Впрочем, при случае и он мог написать острую, приправленную злостью эпиграмму. И хотя Федор Толстой не оставил нам литературного наследия, зато сумел превратить свою жизнь в великолепный авантюрный роман.