Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Внешность его была чарующей: широкоплечий, прекрасно сложенный, с живописной копной черных волос, роскошными бакенбардами и выразительными темными глазами, гневного взгляда которых не мог выдержать никто, он как бы самой природой был создан для военной карьеры. Отец хотел, чтобы Федор стал моряком, и отдал его в Морской корпус, но завершив там учебу, он почему-то решил служить на суше и поступил в Преображенский полк, где быстро проявился его своеобразный нрав. Остроумный, темпераментный, страстный, он пользовался успехом у женщин. Тех, кто ему нравились, он очаровывал, а к людям ему несимпатичным относился с надменностью и ледяным холодом. Они его не любили и боялись. Самолюбивый и заносчивый, он не только не прощал обид, но сам мог обидеть любого, просто так, из чистого каприза. Результатом этого были дуэли. Толстой не только не избегал их, но даже искал, ибо чувствовал особое удовольствие, ставя на кон свою жизнь.

Фаддей Булгарин, служивший с ним в одном полку, вспоминает: «Толстой был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, великолепно фехтовал и рубился мастерски на саблях. При этом он был точно храбр и, невзирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении, и в поединке».

То была эпоха, когда удаль ценилась превыше всего. Удальцом считался человек не только храбрый в поединках, но и вообще пренебрегающий любой опасностью. Самые дикие поступки совершались ради выигрыша нелепого пари или же просто для эпатажа. Это вполне соответствовало характеру Федора Толстого. «Человек эксцентрический, — писал Булгарин, — он имел особый характер, выходящий из обычных светских норм, и во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, а Толстой довел его до отчаянности».

Весной 1803 года Толстой узнал, что естествоиспытатель Алексей Гартнер сконструировал воздушный шар и намерен совершить полет над Петербургом. Федор явился к нему в мастерскую и сказал тоном, нетерпящим возражений:

— Я лечу вместе с вами.

— Мне не нужны пассажиры, — ответил Гартнер, которому не понравилась столь развязная самоуверенность.

— Не полечу я, не полетите и вы, — пожал плечами Толстой и, обнажив кортик, направился к шару, привязанному во дворе.

— Да вы сумасшедший, — воскликнул Гартнер, но поняв, что этот офицер намерен выполнить свою угрозу, поспешно добавил: — черт с вами, согласен.

Воздушный шар медленно оторвался от земли и очутился в небесном просторе. У Толстого замерло сердце. Еще никто в России не видел панорамы такой изумительной красоты. Весь Петербург, волшебно уменьшившийся в размерах, проплывал внизу в голубоватой дымке: Екатерининский дворец, Чесменская колонна, Царскосельский дворцово-парковый ансамбль, величественное течение Невы. Толстой был в полном восторге.

— Спасибо, голубчик, — сказал он Гартнеру. — Я у вас в долгу.

К несчастью, в этот день был полковой смотр, а Толстой на нем не присутствовал. Командир полка полковник Дризен, педант из обрусевших немцев, при всех отчитал его как мальчишку. Толстой вскипел и плюнул в него. Все оцепенели. Полковник спокойно достал платок, вытер плевок с рукава своего мундира и, не сказав ни слова, удалился. Через несколько минут Толстой был арестован и доставлен в его кабинет.

— Я могу предать вас военному суду, — сказал полковник, — но такое оскорбление смывается только кровью. Я убью вас.

Дуэль состоялась в тот же день. Полковник был ранен в плечо. И хотя дело постарались замять, ибо полковник нарушил закон, вызвав на поединок своего подчиненного, было ясно, что добром для Федора эта история не кончится. Ему нужно было на время исчезнуть из Петербурга.

Как раз тогда его двоюродный брат и тезка Федор Петрович Толстой — художник-медальер — должен был отправиться в кругосветное плавание с экспедицией Крузенштерна. Художник, подверженный морской болезни, хотел избежать этого путешествия. Вот родственникам и пришла в голову идея заменить одного Федора на другого. И они осуществили это так ловко, что Крузенштерн ничего не узнал. В судовых документах Федор Толстой (разумеется, художник), характеризовался как «молодая благовоспитанная особа», состоящая при посланнике Резанове, которому было поручено заключение торгового соглашения с Японией. Неизвестно, чем бы закончилась провалившаяся миссия Резанова, если бы в ней принял участие такой «дипломат», как Толстой, но увидеть японские берега ему было не суждено. Эта «молодая благовоспитанная особа», незаконно проникшая на судно, всего лишь за несколько недель умудрилась споить и перессорить всех матросов и офицеров. Да как перессорить! Впору за ножи было хвататься.

Экспедиция Ивана Крузенштерна вышла из Кронштадта в начале августа 1803 года на двух парусных шлюпах — «Надежда», где находились сам Крузенштерн, дипломатическая миссия Резанова и такой «подарочек судьбы», как Федор Толстой, и «Нева», которой командовал однокашник и друг Крузенштерна капитан Лисянский. Это было первое кругосветное плавание кораблей российского флота. Продолжалось оно с 7 августа 1803 года по 19 августа 1806 года, т. е. более трех лет. Поскольку у Федора Толстого на корабле не было никаких обязанностей, он скучал и развлекался, как мог. Его темперамент требовал деятельности, что нашло выражение в зловредных шалостях. Старенький корабельный священник Гидеон, обладатель роскошной бороды, пытался урезонить шалопая нравоучительными беседами. Федор Иванович напоил его до утраты пульса, и когда батюшка, впав в нирвану, лежал на палубе, припечатал его бороду к полу казенной печатью, украденной у Крузенштерна. Когда же тот протрезвел и хотел подняться, Толстой приказал:

— Лежи! Не дай бог, печать сорвешь, а она казенная.

Священник заплакал.

— Хорошо, — сказал Толстой, — я тебя освобожу, но для этого придется обрезать твою бороду.

— Согласен, — жалобно простонал старичок, которому в тот момент больше всего на свете хотелось опохмелиться.

Когда «Надежда» встала на якорь у острова Нукагива, жители которого так обожали татуировки, что были похожи на павлинов, Толстой обратился к местному мастеру, и тот расписал все его тело полинезийскими тотемами, изображающими фантастических змей и птиц. Нетронутыми остались только лицо и шея. По тем временам для русского аристократа это был дикий поступок, но Толстой остался доволен. Впоследствии, уже в Петербурге, он с удовольствием демонстрировал друзьям свои наколки. Это происходило обычно после званых обедов. Федор Иванович оголялся перед гостями по пояс, после чего, к неудовольствию дам, в сопровождении одних лишь мужчин удалялся в отдельную комнату, где раздевался уже догола, позволяя лицезреть все остальное.