Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В Бельгии нашей представительницей была первоначально, до А. П. Извольского В. С. Нарышкина, рожденная Витте; против нее, однако, оказалось большинство беженцев, ибо она считалась слишком левой, а кроме того у ее матери было много связей в еврейских кругах. В беженских кругах Бельгии, наоборот, большим авторитетом пользовалась вдова миллионера-фабриканта Виттук, рожденная, если не ошибаюсь, Бюнтинг. Бельгийское правительство приняло после 1917 г. содержание русского ген. консульства в Брюсселе на свой счет, и оно, как bureau russe существует еще и сейчас. До его смерти в 1949 г. во главе его стоял мой товарищ по Училищу Буткевич, бывший этим ген. консулом в 1917 г.

В мае приехали Снежковы, постаревшие и потрепанные судьбой. Устроились они с нами, и начались поиски для них работы. Он, несмотря на свои почти 65 лет, работал сперва на сапожной фабрике, затем разносил заказы в шляпном магазине, и только после этого попал на более прочное место заведующим хозяйственной частью в доме couture Iteb, открытом баронессой Врангель. Здесь он стал очень популярным человеком, и служил здесь до закрытия дома во время всемирного кризиса. Оля осела также в русском доме, шляпном магазине, открытом одесситками Рафалович, старшая из которых, разошедшаяся со своим мужем бароном Штейгером, была интересная и вместе с тем деловая женщина. Оля ведала у нее письменной частью. Чтобы не возвращаться к Снежковым, скажу еще, что в 30-х годах они перебрались в Болгарию, где ему, как участнику Освободительной войны, была назначена небольшая пенсия. Оля, всегда любившая детей, и в Софии стала давать уроки, и жили они там, по-видимому, недурно. Там они и умерли, он — глубоким стариком, она — от удара, уже после 2-й войны, тоже немолодой.

В мае же состоялся Торгово-Промышленный Съезд, на котором был выслушан ряд докладов, хорошо составленных, но которые никаких следов не оставили. Более интересным был съезд Национального Объединения — последняя, в сущности, попытка объединения левого и правого течений в эмиграции. Доклады на нем были сделаны Карташовым, Нольде и Набоковым, и более правые элементы против них не возражали, но на вопросе об избрании Национального Комитета произошел раскол. Уже раньше было известно, что левые будут против избрания в него Вл. Гурко, на выборах же был избран один Карташов, все же остальные были забаллотированы.

Еще до этого Съезда я стал принимать участие в умеренно-правой организации — «Союзе Освобождения», позднее преобразовавшемся в «Конституционно-Монархическую партию», председателем коей был избран бывший посол в Вене Шебеко. В ней П. Половцов сделал доклад о Монархическом Съезде в Рейхенгалле, где подавляющее большинство принадлежало к крайне правому крылу и где руководящую роль играл Марков 2-ой. Был там избран Высший Монархический Совет, пользовавшийся в крайне правых кругах все время влиянием, и существующий, кажется, и посейчас.

После приезда Снежковых у нас были с ними разговоры о том, чтобы сесть на землю, и в конце мая я поехал посмотреть ферму в районе Пириней в полутора часах от По. Расположена она была в очень красивой местности с чудным видом на горы. Дом для хозяев был, в противоположность тому, что я обычно видел, чист и привлекателен. Но за сутки, что я там пробыл, мне стало ясно, что, чтобы вести там хозяйство, недостаточно личного физического труда, но необходимы еще деньги и порядочные, дабы обзавестись инвентарем и прожить до ближайшего урожая, а таких денег у нас по самому скромному подсчету не было. Пришлось поэтому окончательно отказаться от мысли о самостоятельном хозяйничании и принять, как неизбежное, службу в парижских предприятиях. Позднее мне пришлось не раз говорить о положении сельского хозяйства во Франции, и если во время войны и непосредственно после нее оно давало крупные доходы (я говорю, только о фермерах), то в остальное время оно, если и не прозябало, то и не являлось слишком привлекательным.

Мне, например, изложил подробно как-то свое положение Н. А. Мельников (бывший председатель Казанской Губернский Земской Управы), с двумя дочерьми нанявший ферму в районе Нанта. Не считая стоимости продуктов, которые они сами потребляли, на каждого из них оставалось в среднем около 100 франков на человека в месяц, т. е. значительно меньше, чем получали наемные рабочие. Цены на все продукты были значительно выше, чем до войны, но все-таки не всегда окупали расходы. Мельников рассказал, например, что ему пришлось нанять поденщиков, чтобы собрать яблоки с деревьев, но то, что он выручил за эти яблоки, не покрыло поденщины. По-видимому, то же происходило во всей Франции, где цены на сельскохозяйственные продукты после нормализации мировых перевозок понизились сравнительно больше, чем цены на рабочие руки, которые даже местами поднялись. В результате на всем юге Франции стало наблюдаться забрасывание ферм и уход населения в города, где жизнь, особенно для молодежи, была более веселой и заработки были выше. Часть заброшенных ферм, особенно на юго-западе страны были заарендованы менее требовательными итальянцами, но немалое их число, как я сам видел в Альпах, оставались необработанными. После Второй войны положение французского сельского хозяйства, несмотря на все покровительство ему правительства, оставалось далеко не блестящим.

Возвращаясь после осмотра фермы, я остановился еще в По, где жило несколько русских семей и где собранные мною сведения оказались не более обнадеживающими.

В июне в Париже появился приват-доцент Касьянов, заведующий Бернским бюро помощи военнопленным, ставший в связь с Красным Крестом и теперь приехавший жаловаться на ненормальное положение в своем учреждении. Касьянов, один из участников известного дальневосточного торгового дома Чуриных, продолжал быть материально самостоятельным человеком, и его порядочность никем под сомнение не ставилась. Но по мере исчерпания средств бюро и параллельно с этим оседанием в Швейцарии некоторого количества русских военнопленных, и вообще беженцев, появились нарекания на использование им остатка имевшихся у него сумм. Дабы разобраться в этих жалобах, Красный Крест послал меня в Швейцарию, где я и пробыл пять дней. [50] Будучи человеком умеренным, Касьянов не угодил ни крайним правым, ни левым. Военный агент Головань обвинял его в непринятии энергичных мер против большевистской пропаганды в санатории для туберкулезных военнопленных в Монтани, а большевики обрушились на него за отказ передать им средства бюро.

В Берне у меня были разговоры с сотрудниками Касьянова, из коих я помню астраханского деятеля Склабинского, и с поверенным в делах Серафимовым (тем самым, который из брандспойтов поливал афонских монахов), и, как обычно в таких случаях бывало, взаимные нарекания друг на друга свелись к подобию ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. В праздничный день я проехался до Шпица и отсюда прошел в Хейстрих. 32 года прошло со времени первого моего пребывания здесь, и мало, что тут изменилось. Поразила меня красота природы, которой мальчиком я, конечно, вполне оценить не мог.