Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В феврале-марте [1921] в Красном Кресте произошла новая его реорганизация. Из Константинополя приехал Иваницкий, и вместе с тем выяснилось, что, если понадобится, то всегда будет возможно собрать 7 членов Главного Управления, дабы получить законный его состав. Поэтому в долгих совещаниях (из Лондона приехал для них Игнатьев) было решено создать для ведения текущих дел особую «Постоянную комиссию» из 5 членов. Во время этих разговоров у меня были в самом разгаре планы об отъезде в Триполи, и я отказался от участия в новой комиссии, и в нее были выбраны Игнатьев, Иваницкий и Нольде (оба как его товарищи председателя), Киндяков и Чаманский. Чаманский с самого начала ее функционирования перестал, однако, играть какую-либо роль в Красном Кресте, Нольде мало им интересовался, Игнатьев только изредка наезжал в Париж, и фактически всем стал распоряжаться Иваницкий, тем более что начальником канцелярии он посадил Витте, занимавшего эту должность у него уже в Константинополе. Витте был хорошим чиновником (до революции он был помощником начальника Главного Управления по делам местного хозяйства), но очень трусливым и несамостоятельным. Иваницкий часто на него кричал, но он только краснел, и ответить ему не смел. Назначение Витте было произведено в столь обидной для Корешкова форме, что тот сряду ушел из Красного Креста, не сдав находившихся на его счету сумм, о чем я уже говорил, и что вызвало долгий судебный процесс, правда, в конце концов, нами выигранный. Однако положение наше оказалось тогда довольно трудным, ибо на некоторое время мы остались без всяких свободных средств.

В настоящее время из этих пяти членов комиссии никого не осталось в живых. О Чаманском и Игнатьеве я уже достаточно говорил, и сейчас скажу еще несколько слов о Нольде и Киндякове. Нольде, крупный ученый по международному праву и один из видных чинов Министерства иностранных дел (при Милюкове он был товарищем министра) рано приехал в Париж и стал здесь главным юрисконсультом по вопросам русского права, став скоро обеспеченным человеком. Красным Крестом он мало интересовался, и только позднее, когда никого в нем, кроме него, из старых деятелей не осталось, вступил в исполнение обязанностей его председателя. Киндяков был членом 4-й Гос. Думы, роли, однако, в ней не играл. Во время войны он был у Иваницкаго помощником главноуполномоченного, и после революции стал членом Главного Управления. Во время гражданской войны он был у Колчака товарищем какого-то министра и председателем Красного Креста в Омске. В Париже он проявлял большую энергию, участвуя положительно во всех умеренно правых организациях, надо признать, переоценивая свою роль в них, чем вызывал несколько ироническое, хотя и добродушное к себе отношение. В общем, он был человеком хорошим, и когда он внезапно умер, около 1933 г., мы его все сердечно пожалели.

За те годы, что я в Париже работал в Красном Кресте, у меня было немало мелких столкновений с Иваницким, но крупного характера ни одно из них не получило, хотя он за это время очень опустился. Уже когда я уехал из Парижа, обнаружилось, однако, что он зашел за пределы допустимого. Стал он пить, и каждый вечер бывал на взводе. По-видимому, стали влиять на него женщины (хотя, ввиду его возраста, уже скорее платонически) и оказались у него вклады в денежном отношении. При «Совете Послов» был Отдел контроля, коим ведал наш сочлен по Думе Н. В. Савич. Представляли и мы в него наши отчеты, и вот как-то Савич указал Киндякову, что имеется разногласие между счетами Совета и нашими отчетами, в которых не оприходованы какие-то довольно значительные суммы, полученные Иваницким. Вскоре после этого я приехал в Париж, и ревизионная комиссия, в которой я еще числился, составила особый секретный журнал по этому поводу, который и сообщила Игнатьеву. В частных письмах мы с Киндяковым сообщили ему, что считаем необходимым уход Иваницкаго. Однако Игнатьев счел это невозможным для сохранения престижа Красного Креста. Недостающие суммы Иваницкий внес, из какого источника неизвестно, но утверждали, что из денег, которые он не сдал в кассу Красного Креста по приезде в Париж. Через некоторое время после этого, когда я уже ушел из ревизионной комиссии, Игнатьеву пришлось расстаться с Иваницким, которого поместили тогда в Русский дом (St-Genevieve des Bois), где он и умер. Тогда-то его и заменил Нольде.

Замечаю, что я еще ничего не сказал про свою дальнейшую работу в Красном Кресте. Когда выяснилось, что в Тунис мы не поедем, Игнатьев предложил мне войти в состав ревизионной комиссии вместе с П. М. Кауфманом-Туркестанским, что я и принял. Оклады содержания всех нас были очень скромные — сперва 1500 франков в месяц, а потом даже только 1200, и все мы жили очень скромно. Фактически все мы исполняли одни и те же обязанности и все одинаково сидели в краснокрестных заседаниях (всё, несмотря на характер Иваницкаго, решалось у нас коллегиально). Помещение у Красного Креста было тогда на углу rue du Bac et de l’Universite, и в нем Кауфман, Киндяков и я помещались в маленькой комнатушке, куда сдавались многочисленные вначале отчеты, поступавшие к нам из наших представительств. Хотя мы и сидели аккуратно на службе положенные часы, работа занимала у нас не много времени, и мы больше разговаривали, а я и спорил с Кауфманом по разным политическим вопросам.

Человек порядочный и мягкий, он был очень своеобразных взглядов. Смешивая политику с религией, которая служила обоснованием для всего его мировоззрения, Кауфман оставил после себя записки (не знаю, где они хранятся), которые он частично читал в Красном Кресте. Некоторые отрывки из них, несомненно, были интересны. Помню, например, что он писал про свой разговор с Государем в Ставке, когда он заговорил о Распутине. Закончился разговор тем, что Государь его поблагодарил, но через несколько дней Кауфман получил через Фредерикса приказание выехать из Ставки. Любопытны были рассказы про разговоры с наследником, видимо, живым и умным мальчиком. Кауфман умер внезапно, в лифте своей гостиницы, как раз после чтения в Красном Кресте одной из частей его записок. Я его видел за какой-нибудь час до его смерти, и не мог сперва в нее поверить. Кажется, все его одинаково жалели.

Париж является исключительным городом во всех отношениях, с которым ни один другой сравниться не может. Несомненно, что в отношении жилищного комфорта он не может идти в сравнение с современными американскими, но нигде не найти такой настоящей культуры, такой терпимости к чужим мнениям и к чужим особенностям, как в нем. Быть может правильно сравнение его с Римом эпохи вырождения, особенно после Второй войны, но та несомненная моральная распущенность, которая в нем наблюдалась, облегчила сближение с его коренным населением всех инородных элементов, которые его заполняли и среди которых русская эмиграция выделилась только тем, что ее интеллектуальный уровень оказался наиболее высоким. Впрочем, эта интеллектуальность мало кому из русских пригодилась и, например, в Париже, работали шоферами до 1000 русских, в значительной части с высшим образованием.