Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Теперь, кроме Ouvrier’а, была открыта здесь и амбулатория Красного Креста, оказавшая ряд лет большую помощь беженскому Парижу. Основным кадром ее послужил персонал Крестовоздвиженского госпиталя, отправленного во время войны во Францию. Я его помнил еще в 1915–1916 гг. в Гомеле, и теперь был рад встретить этих тружеников здесь. Все время работали в нём доктора Лясковский и Овен, к которым потом присоединился ряд специалистов, и если исключить скромное помещение, то наша амбулатория была образцовым учреждением. Кроме прекрасных сестер, отмечу еще ставшего известным всему беженскому Парижу санитара Аршинова, к сожалению преждевременно умершего, который был незаменимым помощником врачей.

Часто врачам амбулатории приходилось встречаться с больными, нуждающимися в госпитальном лечении и в операциях, но помещение их в больницы бывало весьма не легким, ибо бесплатные бывали всегда переполнены, а частные были не по карману даже наиболее состоятельным из беженцев, несмотря на то, что русские врачи оказывали им помощь сплошь и рядом даром. В частности, отмечу профессора Алексинского, сделавшего, вероятно, сотни бесплатных операций.

Приходилось, таким образом, думать о своей больнице, что и осуществилось, благодаря графине Шуваловой, которая сначала помогла открытию и содержанию больницы в Villejuif. У графини сохранилась собственность на Волыни, где ей принадлежала большая часть, не то Дубна, не то Ровна, и получала оттуда значительные доходы. Впрочем, вскоре она их лишилась, как говорили, благодаря недобросовестности ее управляющего, но, возможно, что отчасти и из-за националистических законов польского правительства. К этому времени больница в Villejuif стала, впрочем, более или менее на ноги, и, хотя и не без затруднений, существовала еще перед 2-й войной.

Упомянув про Шувалову, скажу еще, что, вообще, беженцы, оказавшиеся за границей с деньгами, в виде общего правила не сумели воспользоваться ими или просто их сохранить. Это приходится сказать не только про тех, кто рассчитывал, что большевизм долго не продержится и проживал легкомысленно оставшиеся деньги, но часто и про тех, кто в России сам составил себе состояние благодаря своему труду и способностям. Приспособиться к чужим условиям они не сумели, и сплошь, да рядом тоже оказались без гроша. Наоборот, другие, казалось бы, не имевшие никаких для того данных, приспособились очень быстро к западной жизни и, преимущественно на разных спекуляциях, стали вновь капиталистами. Масса беженцев, однако, осталась на уровне или рабочих или конторских служащих. Более счастливым из них удалось стать мелкими лавочниками, но и от них счастье часто потом отворачивалось, особенно, когда после 1929 года по всей Европе распространился экономический кризис, и им вновь пришлось идти служить к другим, что в эти годы застоя было не легко найти. Любопытно, что в первое время во Франции, боюсь сказать почему, русские женщины из самых различных общественных кругов больше преуспевали, чем мужчины (оговорюсь сразу, что я не говорю здесь про тех, кто добывал себе средства к жизни безнравственными способами, что бывало и, увы, не редко).

Общественный комитет, скоро распавшийся, первоначально создал Бюро помощи беженцам, выбравший меня своим председателем. И оно, в сущности, ничего не сделало, и уже через три месяца закрылось.

Вообще, за эти месяцы я нахожу в своей записной книжке названия целого ряда комитетов и группировок, которые исчезли совершенно бесследно. Была организована какая-то группа умеренных и какой-то деловой комитет, собиравшийся в Посольстве. В этом комитете я был товарищем председателя, но какие дела он обсуждал, я совершенно не помню. Собирался несколько раз Парламентский комитет. Гучков продолжал интересоваться возможностью сближения с Германией, и как-то познакомил нас в нем с запиской Людендорфа (тогда имя Гитлера было еще неизвестно, и правые в Германии шли за Людендорфом). Записка эта, однако, мало кого заинтересовала. В другом заседании Евлогий рассказал нам, как из Житомира его и других духовных лиц поляки вели, привязанными к телегам по осенней грязи во Львов, где их посадили в тюрьму. Освободили их по заступничеству митрополита Шептицкого, приютившего их затем у себя. По словам Евлогия, у него установились с Шептицким дружеские отношения на почве общей нелюбви к полякам.

5/18 декабря [1920 г.] собрались бывшие правоведы, чтобы вспомнить наш бывший училищный праздник, кажется, больше 20 человек. Был и П. А. Ольденбургский, тогда открыто примкнувший к эсерам, что у всех, его знавших, вызывало нескрываемые улыбки. На этом обеде произошло довольно резкое столкновение на полу-политической почве между М. Стаховичем и Свечиным. Я говорил после них, и мне удалось сгладить это недоразумение. Предложил я тогда восстановить за границей правоведскую кассу, ибо уже тогда были у нас сведения о бедственном положении многих правоведов и их семей. Тогда же и выбрали ее правление, которое мало изменилось до моего отъезда из Франции. Председателем кассы все время состоял А. А. Половцев и секретарем А. С. Римский-Корсаков. До моего отъезда из Парижа я был ее казначеем. К сожалению, денег у нас хронически не хватало, и пособия приходилось выдавать грошовые. Главным источником наших средств были благотворительные вечера, устраиваемые М. А. Маклаковой. Ей помогала в этом С. А. Половцева, жена нашего председателя, которая всегда добивалась выделения нам нескольких тысяч франков.

Я упомянул уже, что Стахович смог прожить безбедно в Париже за счет шампанского Яхт-клуба. Свечин был председателем русского автомобильного клуба и представителем России в Международной автомобильной лиге, где ему устроили теперь какую-то должность. Из бывших правоведов по появлении во Франции оказался с деньгами Ракуса-Сущевский, бывший в России представителем заводов Крезо. За время войны, причитавшиеся ему комиссионные с поставок завода нашему военному ведомству оставались на его счету во Франции, и теперь он получил сряду крупную сумму. Половцев на сохранившиеся у него деньги открыл антикварный магазин и, будучи знатоком восточного искусства, стал одним из главных экспертов по нему. Другой правовед, Трубников, ранее работавший в Эрмитаже, теперь тоже стал заниматься в Париже коммерцией предметов искусства, но, кажется, с меньшим успехом, чем Половцев.

За эти месяцы в Париже осведомились о причинах эвакуации Крыма и о положении в Константинополе и в Галлиполи, а равно и о черноморской эскадре, интернированной в Бизерте, в тот момент в очень хороших условиях. Севастопольский морской корпус, пришедший туда на эскадре, смог сряду возобновить занятия.