Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Вскоре в Париже были получены сведения, что в Константинополь прибыло всего около 13 000 человек. Потом мы узнали, что кое-кто из них был снят с судов родными, эвакуировавшимися туда раньше. Так моего брата Адама сняла его жена. На лодке она стала объезжать суда, нашла его и, получив пропуск от англичан, устроила его с собой в Посольстве. Хуже была судьба Снежковых. Их направили в какой-то лагерь, находившийся в ведении французов, где их очень плохо кормили и столь же плохо обращались, так что у Снежковых надолго затем сохранилось враждебное отношение к французам вообще. Из этого лагеря, да и вообще из Константинополя, гражданских беженцев переправили вскоре в Югославию, а военных, главным образом, в Галлиполи. Казачьи части были направлены на Лемнос. С военными были перевезены их семьи. Наконец, военные суда были направлены в Бизерту. На вывоз из Крыма всех, кто того пожелает, дали свое согласие французские представители, совершенно не ожидавшие, однако, что этих беженцев окажется такое количество. Теперь пришлось их содержать, что потребовало крупных сумм, и понятно, что французы стали стремиться спихнуть этих беженцев со своих плеч.

В Галлиполи они давали «армии Кутепова» минимум необходимого, и поэтому там вскоре проявилась нужда в помощи, особенно семьям военных. На помощь им пришел Американский Красный Крест, представитель которого назначил в Галлиполи для непосредственной работы там трех русских офицеров, старшим из которых оказался мой брат. Это обеспечило его существование на все время пребывания войск Кутепова в Галлиполи, после чего он прослужил еще год переводчиком у англичан при 600 донских калмыках, обслуживавших английские обозные части. Вопрос об армии и эскадре с места стал больным. И командование их, и эмиграция настаивали на сохранении их как воинских частей на случай возможного вторжения в пределы России, о котором еще продолжали мечтать. Так как, однако, французы уже начали очень скоро угрожать прекращением отпуска средств на армию, то пришлось начать хлопоты о переводе ее в Югославию и Болгарию, что и состоялось, но уже не в виде воинских частей, а рабочих команд, составленных, правда, однополчанами. Несколько тысяч человек были устроены в пограничную стражу в Югославии, другие были направлены на дорожные работы в этой стране.

В обеих этих странах отношение к беженцам оказалось самым отзывчивым. Столь же хорошим было оно и в Чехословакии, но несколько иного характера: здесь приютили большое число русских ученых и студентов. Ученым дали кафедры, а студентов стали доучивать, открыв даже для них временный университет. Многие, впрочем, прошли курс в чешских высших учебных заведениях. Стали публиковаться здесь русские журналы, и позднее был открыт особый русский заграничный архив.

Сколько всего эмигрировало в те годы из России, едва ли кто-либо сможет точно сказать. Первоначально число их иные определяли в два миллиона, потом его понемногу уменьшали и дошли до миллиона и даже до 800 000. С уверенностью можно сказать только одно, что русские беженцы оказались повсюду. Были они, например, в Сиаме, где их приютил принц Чакрабон, вместе со своим товарищем Най-Пумом, после Пажеского корпуса бывшие офицерами в лейб-гусарах. На Яве русские офицеры служили городовыми в полиции. Группа офицеров полка, шефом которого был король испанский, устроены были по его распоряжению на службу в Мадриде (курьезно, что при испанском дворе играли часто на парадных выходах наш Преображенский марш). Наша знакомая Вельяминова оказалась в Гайдерабаде женой английского резидента при тамошнем низаме. Громадное большинство беженцев оказалось, однако, в соседних с Россией странах, где прием им был сделан различный. Кое-кто сряду устроился недурно, но очень многим пришлось победствовать, ибо даже чернорабочими их не всюду брали. Этим объясняется, что многие из них перебирались из страны в страну в поисках лучшей жизни, причем надо признать, что многие из них проявляли исключительную изобретательность при переходе границ. У очень многих никаких документов при эвакуации не было, и они раздобывали себе самые разнообразные паспорта.

В Константинополе их выдавало, например, голландское консульство по удостоверению всего лишь двух русских. Однако во многих странах этим паспортам никакой цены не придавали, и сравнительно скоро в Лиге Наций был выработан так называемый Нансеновский паспорт, которым обзавелось большинство эмигрантов. Нансеновскими их стали звать в честь известного путешественника, назначенного Лигой Наций первым генеральным делегатом по делам русских и армянских беженцев. Надо, впрочем, отметить, что в ряде стран и эти паспорта не принимались, и в них положение русских как тех лет, так и посейчас, является далеко не нормальным. С первых же лет возникли споры и о так называемом «юридическом статусе» беженцев, т. е. о том, какие законы применять к ним в области семейных и имущественных отношений. Был в Лиге Наций при участии видных русских юристов выработан особый беженский статут, но, если я не ошибаюсь, ни одно государство его не применяло, и он остался мертвой буквой. Между тем, различия между законодательствами западными и русским были довольно значительны, и путаница в разрешении их, несомненно, была.

Из беженцев только единицы оказались за границей с деньгами, громадное же их большинство с самого начала стало нуждаться в той или иной помощи, и в частности Красному Кресту сразу пришлось взяться за это дело. Уже через несколько дней после прибытия крымских беженцев в Константинополь мы собрали в Париже представителей всех имевшихся там общественных организаций, которые и образовали особый «Общественный комитет помощи беженцам». Однако Земгор уклонился от участия в нем. Денег собрали гроши, а комитет ничем себя не проявил. Только группа дам, под председательством графини Бобринской открыла «Ouvrier» [46] «Работница». , в котором нуждающимся женщинам выдавалась на дом работа. «Ouvrrier» этот просуществовал ряд лет, и, хотя крупных размеров не получил, все же пользу принес многим беженкам. Помещался он потом на boul. Flandrin [47] Бульвар Фландрен. , где ему отвели поме щение в бараках военного ведомства. Сюда должны были класть больных «болезнью № 9», как перекрестили во Франции чуму. По международным соглашениям в случае появления где-либо больных ею, должны были приниматься строгие карантинные меры. Между тем, в таких портах, как Марсель, случаи чумы проявлялись почти хронически. Поэтому, чтобы избежать карантинов и других осложнений, французы придумали переименовать эту болезнь. За время войны и после нее оказалось несколько случаев чумы и в Париже, больные которой и помещались на boul. Flandrin.