Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В результате, встречаясь с соотечественником, особенно после 1921 г., удивляться его профессии не приходилось. Как-то к нам зашла, например, учительница Старорусской гимназии, продававшая в какой-то фирме намогильные металлические венки и другие подобные принадлежности. Судьба иных из них удивительно изменялась. В Париже нам пришлось встретиться с супругами Катениными, ранее очень состоятельными людьми. Перед революцией он был начальником Главного Управления по делам печати, а во время гражданской войны был грузчиком в Новороссийском порту. Затем они оказались в Италии и Франции каким-то образом с деньгами, перебрались в Берлин и здесь, доверив все свои деньги Троицкому, снова оказались без гроша. Как мне передавали, пред смертью он жил продажей спичек на улице. Семья Катениных была соседями Охотниковых по Усманскому уезду, и я встречал у них также Давыдову, рожденную Катенину, и ее мужа конно-артиллериста, известного под прозвищем «стрелка по императорской фамилии», ибо его батарея на Крещенском параде 1906 года дала салют вместо холостого боевым снарядом, повредившим Зимний дворец.

Встреча с Катениными познакомила нас с одной особенностью Парижской жизни — скрыванием частных адресов. В гостинице, где они пробыли несколько дней, нам не захотели указать, куда они переехали, и нам пришлось несколько дней их искать. Как оказалось, в противоположность тому, что существовало у нас, где через Адресный стол можно было сразу найти кого угодно, в Париже запрещалось указывать чей-либо адрес не только гостиницам, но и частным лицам, и нарушителям угрожали неприятности.

Около 20-го июля меня отправили из Красного Креста в Англию к Игнатьеву, в это время серьезно заболевшему и не встававшему с постели, чтобы выяснить ряд важных вопросов. Поездка сама по себе ничего интересного не представила — ехал я туда через Гавр и Саутгемптон, и обратно через Ньюхевен — Дувр. К Игнатьеву ездили в St. Leonards [нрзборч.], где он тогда жил. Любопытно было, что хотя прошло уже два года по окончании войны, в английском посольстве мне пришлось еще пройти через военный контроль. Спросив, не родственник ли мой служил добровольцем в английской армии и, узнав, что это был мой брат, офицеры этого контроля стали очень любезными и поставили свою визу без дальнейших разговоров.

Остановившись у Юши, я побывал у всех, имевших отношение к Красному Кресту, начиная с Рауша и поверенного в делах Саблина. К Игнатьеву, у которого мы провели день и часть вечера, мы поехали с Раушем, Яковлевым и членом Государственного Совета от торговли Ивановым, в те годы игравшим в Лондоне видную роль в эмигрантских кругах. Разговоры шли, естественно, о денежных делах, и наши парижские планы, насколько я помню, возражений не встретили. Чтобы не возвращаться к этому вопросу, отмечу, что вообще в дальнейшем деньги на непосредственную помощь нашим беженцам довольно охотно давали и чужие правительства, и частные лица, но на содержание администрации, ведающей этой помощью было необходимо получать русские средства. О них-то приходилось вести разговоры в различных совещаниях, состав коих все время менялся, хотя средства были все те же, императорского правительства.

В начале марта 1921 г. произошло Кронштадтское восстание, первое известие о котором пришло от профессора-хирурга Цейдлера, бывшего тогда краснокрестным представителем в Финляндии. В Париже, как и вообще в эмиграции, это восстание было переоценено, а скорое его подавление не дало возможности оказать какую-либо реальную помощь восставшим. Однако в связи с этим восстанием вновь проявилось отсутствие какого-либо единства среди эмиграции. Например, в одном из заседаний по этому вопросу князь Львов проявил сомнение, можно ли помогать кронштадтцам, ибо не исключено, что они являются крайними правыми.

Приблизительно в это же время появился в Париже Савинков, о встрече с которым и о планах которого я уже говорил. В эти месяцы надо отметить еще исчезновение из Парижа ряда лиц, разочаровавшихся в эмиграции, а быть может потерявших надежды на возможность устроиться за границей. Уже в феврале сделал доклад в посольстве молодой приват-доцент Лукьянов (кажется, сын бывшего обер-прокурора Св. Синода), призывавший к примирению с коммунизмом, который должен был исчезнуть эволюционно. Успеха он не имел, и скоро уехал в Москву, куда уехал также Вл. Львов, теперь производивший впечатление совершенно ненормального, и мой товарищ Бобрищев-Пушкин, позднее в Москве расстрелянный. Позже уехал Павел Долгорукий, но тот не официально, а переодетый крестьянином, и вскоре был арестован. В Париже рассказывали, что он закопал где-то в своем имении свои драгоценности, и теперь отправился их добывать. При его известной глупости, это объяснение всем казалось вероятным.

Так как содержание Врангелевских войск лежало на французской казне, то понятно, что французы почти сряду стали хлопотать о выводе их из Галлиполи. Как я уже писал, это и было сделано сравнительно скоро, но в русских кругах вызвало немало волнений и споров. В лево-эмигрантских кругах с самого начала установилось враждебное отношение к армии Врангеля, и эта враждебность еще усилилась в результате энергичных распоряжений Кутепова по наведению в Галлиполи порядка. По-видимому, так был расстрелян один офицер, главным образом за свои эсеровские убеждения. После перевода армии малыми группами в разные страны, военная организация на бумаге сохранилась в виде Воинского Союза, но в действительности никакого военного значения больше не имела, тем более, что никакого вооружения у него не осталось. Однако некоторое время сохранялся в Югославии штаб армии во главе с Врангелем и с целым рядом отделов. Политической частью у него ведал теперь, вскоре умерший, С. Н. Ильин. Какие у него были для этого данные, не знаю.

В Красном Кресте понемногу установилась за это время та организация, о которой я уже говорил. Наши делегаты были в полуофициальном положении на собравшемся в марте Конгрессе Красного Креста в Женеве. На этом Конгрессе американцы сделали попытку выделить из ведения Международного Красного Креста всю невоенную его деятельность, образовав для этого особый Союз Красных Крестов. Этот Союз и был образован, но ничем себя не проявил, и скоро о нем перестали говорить. Создали тогда и Союз Юношеских Красных Крестов, которые, говорят, кое-где существовали, но ничем серьезным себя не проявили и скоро заглохли. У нас почему-то заинтересовался ими Витте, и пытался привлечь к организации русских юношеских кружков Красного Креста меня, но я скоро убедился, что ничего из этого не выйдет, и оказался прав. Наоборот, общий интерес вызвал вопрос о положении детей. В Праге очень энергично взялась за него Жакулина, а у нас Романова, впоследствии, впрочем, специализировавшаяся на помощи сестрам милосердия. И в сестринском вопросе, однако, проявилась двойственность на политической почве. Сестры Земского Союза основали свою организацию имени баронессы Вревской, сестры, умершей от тифа во время Турецкой войны и о которой писал Тургенев, одно время увлекавшийся ею.