Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Надо, однако, сказать, что большинство беженцев этим формальным основаниям значения не придавало, а не хотело слышать о Владимировичах из-за их личных качеств. Кирилл был известен своей глупостью, а Борис сверх глупости и пьяными скандалами. Кроме того, все знали, что Кирилл всецело в руках своей властолюбивой жены, великой княгини Виктории Федоровна, которая симпатий никому не внушала. Однако у Владимировичей одних остались средства, полученные их матерью от продажи ее драгоценностей, и Виктория Федоровна, поселившаяся сперва в Кобурге, завела там целый двор, увы, составленный в значительной части из лиц, мало чего стоящих. В числе их был, например, поэт Мятлев, вскоре не поладивший с Викторией Федоровной и написавший на нее и на Кирилла Владимировича несколько довольно едких эпиграмм.

На почве неудовлетворенностями Владимировичами возникла мысль о признании первым кандидатом на престол великого князя Дмитрия Павловича, популярного благодаря своему участию в убийстве Распутина. Я лично стоял все время в стороне от всех этих интриг, но ко мне приехал как-то генерал Дубенский, автор книжек о различных поездках Государя на фронт, чтобы привлечь меня к числу сторонников Дмитрия Павловича. У меня было тогда свидание с этим великим князем, оставившее у меня впечатление, что ничего из этой кандидатуры не выйдет. И действительно, вскоре сам он видно оставил мысль о ней, и стал представителем какой-то второстепенной марки шампанского. Позднее о нем поговорили по поводу его связи с Шанель, а затем женитьбе на очень красивой и богатой американке. Уже раньше он пил, а после женитьбы стал пить еще больше, женой пренебрегал, и никто не удивился, когда через несколько лет они развелись. После этого о нем вспомнили только, когда он умер в Швейцарии в санатории для туберкулезных. Во время разговоров с Дубенским он рассказал мне, что после отречения Государя, когда Николай Николаевич был на пути в Ставку, в Харькове были разговоры о том, чтобы ему вместо Могилева направиться в войска. Но великий князь на это не решился, а в Могилеве должен был отказаться от вступления в обязанности Верховного Главнокомандующего. [52] Вопрос о принятии государем на себя верховного главнокомандования вызвал тогда вообще большие разногласия, но мне кажется сейчас, что он вообще был поставлен тогда неправильно: на него смотрели исключительно с точки зрения узко-военной. Несомненно, Николай II крупным военным не был и уступал значительно вел. кн. Николаю Николаевичу, но никто не понимал тогда, что современные войны не похожи на предшествующие, и требуют объединения всей власти на стремление к победе. Несомненно, и Государь этого хорошенько не сознавал, и его влекло в Ставку просто желание быть ближе к народу, которое поддерживалось в нем опасениями государыни, что Николай Николаевич станет в случае победы слишком популярен. Вреда для чисто военного дела от этого не получилось: руководить им фактически стал Алексеев, который, несомненно, был способнее и Янушкевича, и черного Данилова, но использовать пребывание Государя в Ставке для объединения всей государственной воли в одном стремлении никто тогда не подумал и даже, наоборот, у меня осталось впечатление, что на 2-й год войны разнобой между Петроградом и Ставкой только увеличился.

В это же время Н. В. Савич рассказал мне, что 1-го марта 1917-го года после телефонного разговора Родзянко с Государем он (Савич) прошел в комнату Временного Комитета Государственной Думы, где застал у Родзянко С. Шидловского и Чхеидзе. На вопрос Савича о возможности выезда Государя за границу, Чхеидзе ответил отрицательно: «Через год он вернется и всех нас перевешает». На новый вопрос Савича: «Что же делать?», Чхеидзе ответил: «Его надо обезвредить», — добавив, что тюрьмы будет недостаточно.

Уже в это время шли разговоры про католическую пропаганду в России. Про нее я слышал тогда доклад генерала Кирея, специально говорившего об этой пропаганде на Украине. В католических кругах тогда смотрели очень радужно на открывавшиеся перед ними возможности, но ничего из этого не вышло. В октябре умер довольно неожиданно А. В. Кривошеин, по-видимому, как раз, когда его материальное положение упрочилось. После революции он стал председателем правления товарищества Второвых, у которого за границей были значительные суммы. Теперь правление разделило эти суммы между своим составом, и утверждали, что Кривошеин получил 600 000 франков. Рассказ этот никого не удивил, ибо уже на юге России он принимал участие в спекулятивных операциях, далеко не всеми одобрявшимися. Иные объясняли это его еврейским происхождением, утверждая, что отец его был, якобы, из кантонистов.

Из области благотворительной отмечу открытие на средства г-жи Денисовой большого приюта для детей, привезенных из Константинополя в St. Grotien. Помещение ему нашли в бывшем дворце двоюродной сестры Наполеона III, известной princesse Mat. Bonaparte. Открыт этот приют был в июле, в чудный день, и внес светлую черту в мрачную, в общем, беженскую жизнь.

В Красном Кресте пришлось нам исключить из наших учреждений пресловутую Никольскую общину, в которой Еремеева распоряжалась, ни с кем не считаясь и не давая никому отчета в собираемых ею средствах. После этого исключения Еремеева еще некоторое время продержалась в Болгарии, но затем должна была перебраться во Францию, где открыла на Ривьере детский приют. Содержались в нем дети очень неважно, что я и должен был сообщить американскому Обществу помощи детям, когда меня из этого Общества о ней запросили. Однако ей субсидию продлили, несмотря на мой отзыв, исходя из соображения, что иначе Еремеевой придется этих детей выбросить не улицу.

В сентябре-октябре я на всякий случай прошел курсы кинематографического оператора (киномеханика). Сложного в этом ничего не было — самым трудным было для меня научиться быстро склеивать разорвавшуюся ленту, что тогда приходилось делать довольно часто. Надо было также следить все время за лампой, в которой свет давался еще двумя углями, которые по мере их сгорания приходилось поддерживать все на том же расстоянии. Мои занятия заинтересовали Жоржа Мекк, который изъявил готовность купить кинематограф (кинотеатр), чтобы его эксплуатировать общими силами. Пересмотрел я тогда около 20 кинематографов, но или продажная цена их оказывалась слишком высокой, или, если она подходила к поставленному Жоржем лимиту, то сами кинематографы ничего не стоили, и публики, когда я смотрел их, бывало в них совсем мало. Так и от этих проектов пришлось отказаться.

К осени Юшин сын Леонтий захворал туберкулезом. Однако его удалось сразу поместить в санаторию на юге Англии, и через 6 месяцев пребывания в ней на чистом воздухе и с усиленным питанием он вышел из нее вполне поправившимся. Но в начале болезни Юша написал мне, прося узнать про метод лечения туберкулеза находившегося тогда в Париже доктора Манухина. Оказалось, что он пропагандировал для борьбы с палочкой Коха усиление деятельности селезенки, кажется, ее усиленной электризацией. В то время многие русские обращались к Манухину, но многих ли он вылечил, не знаю, и скоро о его методе перестали говорить. О Манухине говорили только русские, но о другом русском враче — Воронове и его способе омоложения пересадкой обезьяньих половых желез кричал тогда весь мир. Среди русских часто с улыбкой говорили тогда про генерала Мосолова, бывшего товарища министра двора, которому Воронов сделал пересадку третьей железы, оказавшейся по уродству у какого-то француза. Мосолову якобы заплатили за это, и так как он собирался жениться на сравнительно молодой женщине, несмотря на свои 70 лет, то ему будто бы обещали чуть ли не 100 000 франков, если у него родится ребенок. Этого, впрочем, не произошло.