Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Вскоре после нашего приезда в Сан-Пауло в нем была вспышка чумы — заболело ею что-то около 30–40 человек, но, как и везде в современных городах, большого распространения она не получила. В результате главным бичом Бразилии я назвал бы малярию, которая и убивает много людей и еще больше их ослабляет и делает ни на что не способными. Мне пришлось читать описание экскурсии 4-х молодых людей, решивших проехать в Буэнос-Айрес из Сан-Пауло в лодке по рекам Тиете, Парана и Рио-де-ля-Плата. Препятствий было очень много: на Тиете были водопады, которые они благополучно преодолели, но главное была — малярия, которой они все переболели, пока не выбрались на Парану; один из них умер от нее в дороге. Тяжелое впечатление производили описания маленьких городков по Тиете, на половину заброшенных именно из-за малярии и с оставшимся населением, носящим следы хронической малярия. Вылечиться от нее и посейчас, правда, нелегко: мы знали людей, которые раз заболев ею, в течение ряда лет болели ее приступами.

Весной 1937 г. у меня были разговоры о прочтении мною курса лекций в Ecola de Sociologia о социальной истории России. Директор ее Горацио Берлинк и его заместитель Тацито де Альмейда уверяли меня, что этот курс очень интересует их учреждение, но, в конце концов, ничего из этого не вышло. Когда я по этому поводу высказал кому-то мое удивление относительно их уверений, я впервые услышал указание, что в обещания бразильцев верить ни в коем случае не следует. Позднее я неоднократно убеждался, что это основное правило здешнего общежития: бразильцы, несомненно, очень вежливый народ и сряду отказывать не любят, а предпочитают давать обещания, хотя бы для них и было ясно, что исполнить их они не в состоянии.

Позднее у меня был разговор о прочтении курса истории славянских народов на факультете философии и наук Сан-Паульского университета, но и из этого тоже ничего не вышло. Этот факультет был тогда еще новинкой, и в нем было много профессоров — французов, итальянцев и несколько немцев (последние были тогда все евреи, бежавшие от Гитлера). Эти профессора, кроме немцев, были приглашены по рекомендации их правительств и с ними были заключены особые контракты. Часть этих профессоров осталась и по истечение срока контрактов, однако, число их понемногу уменьшилось и их заменяли их ученики, из коих, увы, не выделилось ни одного сколько-нибудь крупного имени. Всем этим иностранным профессорам пришлось, в сущности, первоначально инициировать их студентов в гимназических курсах их наук, ибо на этот факультет поступали окончившие средние учебные заведения, дававшие образование равное приблизительно 6-му классу старых русских гимназий или 2-му классу французских лицеев. На других факультетах в виду недостаточности этой подготовки были устроены так называемые «pre» — двухлетние обязательные, приготовительные курсы к конкурсным испытаниям, но на Faculdade de Filosofia к сим последним допускались без «pro», по-видимому, потому, что сам этот факультет, не обещавший окончившим его больших заработков, сравнительно мало кого мог привлечь. Вступительные на него экзамены были фактически конкурсными только на отделении химии — единственном, которое тогда интересовало молодежь возможными после него заработками (остальные отделения этого факультета главным образом подготовляли преподавателей средних учебных заведений). При таком положении на факультете мой курс лекций по истории славянских народов не мог быть сделан обязательным предметом, а необязательные, как выяснилось, никем не посещались.

В феврале 1937 г. в «Estado de S. Paulo», самой крупной газете города, да и вообще всей южной половины Бразилии, появилась статья о Чайковском, давшая мне мысль изложить то, что я знал об этом композиторе и его отношении к бабушке Мекк. Статья моя была переведена на португальский язык, и я отнес ее директору газеты Julio Mesquita filho (сыну). Основана была она, сейчас уже 75 лет тому назад и вскоре после основания перешла в руки Julio Mesquita-отца, сделавшего из нее влиятельный в стране орган печати. После его смерти права собственности на нее перешли к его детям, старший из коих, тоже Юлий, заменил отца в роли главного редактора. Политическое направление газеты определялось тогда тем, что одна из девиц Мескита вышла замуж за Армандо Саллес Оливейра, в 1937 г. занимавшего пост выборного губернатора штата Сан-Пауло и считавшегося видным кандидатом на пост президента республики, выборы на который предстояли через год с чем-то.

Пропаганда Армандо Саллес и была в 1937 г. главной задачей газеты. Считалась она демократической и была, следовательно, антитоталитарной, причем, однако, была более антикоммунистической, чем антифашистской. Издавалась газета недурно, и в ней печатались статьи таких деятелей, как Нитти, Сфорца, Черчилль и Ласки, не говоря о dii minores (менее значительных лицах) тогдашней политики. Впрочем, это была заслуга еще покойного старика Мескиты, а затем его штаба, из которого многие работали и при его сыне. Мне в первую очередь пришлось иметь дело с Лео Ваз, тогда секретарем редакции, а позднее директором газеты. В последней роли его участие было, однако, чисто фиктивным, своего рода пенсией за его честную службу семье Мескита. Милый и неглупый человек, он был первым цензором моих статей, наиболее мягким и терпимым; насколько я помню, он не пропустил только одну мою статью, а именно критику современной демократии; тогда эта статья была признана слишком правой, но комично, что, когда слегка переделав ее, я вновь сдал ее в редакцию, уже во время войны, то она снова была забракована, но на этот раз как слишком левая.

Вторая моя статья была посвящена отношениям Толстого с женой, в которой я защищал ее. После этого в течение приблизительно трех лет я писал статьи самого разнообразного содержания, причем внутренней бразильской политики совершенно не касался, считая, что иностранцу не подобает вдаваться в критику порядков страны, особенно если он так мало с ними знаком, как я. Мало писал я первое время и по вопросам международной политики, но уже с 1938 г. то, что происходило в Европе, не могло оставить меня безразличным и я стал все чаще касаться этих событий; могу теперь сказать, что, в общем, моя оценка будущего, начиная с Годесбергского и Мюнхенского совещаний и капитуляции западных держав была верна. За эти годы, безусловно, не предвидел я французского разгрома, ни с точки зрения технической неподготовленности союзников, ни с точки зрения отсутствия у французов какого-либо желания драться, в остальных же вопросах, когда мне приходилось касаться даже специальных военных вопросов, мое предвидение оказалось более верным, чем даже военных специалистов.

В этом отношении очень характерна была моя полемика с одним полковником здешнего генерального штаба, который высмеял мою фразу, что после занятия Бонинских островов, североамериканцы обратятся, судя по всем данным, против островов Риу-Киу и в частности против Окинавы. Полковник отнес мое мнение к категории рассуждений публики в кафе и указал, что гораздо более целесообразно атаковать Формозу. Я ему ответил, что по опубликованным данным на Формозе имеется крупный гарнизон и что, при значительном населении острова, японцам там легче долго продержаться, тогда как на Риу-Киу у японцев нет этих преимуществ. Через неделю после этого американцы действительно высадились на Окинаве.