Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

По возвращении от фрау фон Хардт начались разговоры об устройстве двух вечеров. Один из них имел целью помочь нуждающейся семье, в которой туберкулезной матери было необходимо сделать серьезную операцию. Этот вечер, имевший частный характер, прошел очень мило и дал необходимую сумму. Другой так и не состоялся. Намечался он в пользу церкви, но интереса к себе не вызвал. Это был первый опыт выступления на общественном поприще некоего Гюльдгофа, служащего одного из страховых обществ и хорошо в нем зарабатывавшего. Это был тип хвастуна и врунишки, позднее взявшего на себя роль покровителя крайних правых эмигрантов периода после 2-ой войны. Вначале ему везде удавалось создать известный авторитет, но по ближайшем ознакомлении с ним, он исчезал с горизонта, при этом он и его жена слишком увлекались вином, и у него часто на этой почве происходили скандалы.

7-го марта мы переехали в свой дом и когда устроились, то попросили епископа освятить его. Отношения наши с ним были еще в то время приличные, хотя и более холодные, чем вначале. Были мы в свою очередь за несколько месяцев до этого на закладке церкви, а в следующем августе на ее освящении.

Еще в марте побывали мы на станции Alto da Serra, на полдороге в Сантос, у Павловых. Он, бывший студент Института путей сообщения, служил здесь начальником службы движения пути на горном участке дороги, и он показал нам очень интересные механизмы, коими поднимались при помощи канатов поезда. Павловы были очень гостеприимные хозяева, прямо закармливающие своих гостей. Мы попали к ним удачно, в ясную погоду, ибо эта станция славилась, как место, где постоянно бывают туманы.

В мае ко мне явился впервые интервьюер — из газеты «Диарио Популяр», что позднее стало довольно частым явлением; приходили ко мне журналисты из самых разнообразных органов печати, спрашивая большею частью по политическим вопросам, но иногда и по иным. Интервью эти закончились в 1947 г. довольно странным образом, о чем мне придется говорить позднее подробно, пока же отмечу, что эти интервьюеры почти сплошь поражали меня своей малой образованностью и умением переврать даже самые общеизвестные факты.

В это же время начал я писать статьи в «Слово». Так как это была газетка младороссов, а я не сочувствовал никогда выступлениям «императора» Кирилла, то статьи мои были подписаны только буквой Б. Первая из них была посвящена Украине, и в ней я возражал против украинского сепаратизма. Редактировал газету бывший моряк Рюминский, скорее симпатичный человек и притом вполне порядочный. Впрочем, «Слово» должно было скоро прекратиться, ибо усилившийся с началом войны национализм привел к требованию, чтобы треть текста иноязычных периодических изданий печаталась на португальском языке. «Слово» к этому приспособлено не было, и Рюминский его закрыл.

К лету 1939 г. относится и наше первое знакомство с группой русских химиков, получивших свое специальное образование в Чехословакии, но в виду отсутствия там работы, перебравшихся в Бразилию. Один их них, Крестин, немного смешной, но порядочный человек, был сыном моего коллеги по Петербургской городской думе. Наиболее преуспели из них те, которые специализировались на сахарном деле; в числе их был и русский галичанин Тоффан, женатый на дочери ветеринара из Хотина. Они оказались здесь в неопределенном положении, ибо обвенчал их какой-то полковой священник уже в революционное время и их документы были тут признаны недостаточными; пришлось им снова вступать в брак — этот гражданский, на котором и я фигурировал свидетелем. После этого они угостили нас, свидетелей, завтраком в гостинице «Терминюс», в свое время очень известной в Сан-Пауло, но тогда доживавшей свои последние дни, будучи купленной Министерством финансов для перевода сюда его казначейства. История этой покупки породила немало разговоров, ибо заплачена была за нее очень крупная сумма, из которой, впрочем, владелец получил, как утверждали, только несколько больше половины (из 16 миллионов — 9), а остальное пошло на комиссии и взятки. Заплачено было так много под предлогом, что в этом здании мало что придется перестраивать, но когда сделка была заключена, то здание было снесено и построено новое; объясняли это тем, что эта постройка давала больше возможностей еще нажиться, чем на ремонте. Вскоре после своего брака Тоффаны устроили еще большой обед для своих знакомых в другой гостинице.

20-го июня мы с Катей и Жоржем поехали на 10 дней в Рио. Накануне отъезда я обнаружил, что из моего стола пропала небольшая сумма денег; единственная, кто мог стащить ее, была работавшая у нас тогда молоденькая негритянка, которую мы сразу рассчитали. На кражи, произведенные негритянками, жаловались все, но должен сказать, что после этой неудачной прислуги к нам поступила другая — мулатка, которая с тех пор служит нам вот уже 11-й год, и ни разу нам не пришлось пожаловаться на ее нечестность, хотя, с другой стороны, сообразительность ее и оставляет желать лучшего.

Поездка в Рио, по Estrada de ferro Central — туда в спальном вагоне ночью, а обратно днем — чтобы посмотреть местность, познакомила нас с прелестями этой казенной железной дороги. И я могу смело сказать, что даже наша Новгородская узкоколейка и в смысле чистоты, и безопасности стояла за 50 лет до того выше этой магистрали.

В Рио мы остановились в небольшой гостинице «Миссури-Отель», около Ботафого, где тогда жил Ал. Згуриди с семьей; вскоре затем эта гостиница закрылась, но мы на нее не могли пожаловаться, ибо все в ней было сносно, особенно принимая во вникание ее дешевизну. Побывали мы во всех интересных местах, начиная от Гавеа и хорошего Ботанического сада и кончая Корковадо и островами Пакета. Погода все время была чудная, безоблачная, но не слишком жаркая. В самом городе побывали мы с Згуриди в Quiesta de Boa Dista, парке вокруг бывшего императорского дворца, а я зашел также в Музей искусств и Национальную библиотеку, произведшие на меня плачевное впечатление.

По возвращении в Сан-Пауло побывал я на лекции гастролера из Нью-Йорка астронома профессора Гамова. Специалисты говорили, что его труды представляют большой научный интерес, но должен сознаться, что я лично и большинство очень, впрочем, немногочисленной публики, ничего в этой лекции не поняли.

Я уже писал, что у Кати после ее падения было обнаружено опущение почки, сказавшееся теперь застоями мочи и, правда легкими, общими отравлениями. Врачи посоветовали сделать операцию фиксации почки, т. е., разрезав спину, пришить почку к ее прежнему месту. Эту операцию сделал ей тот же доктор Cristiano de Souza и вновь в Santo Rita. Длилась она час 10 минут и прошла вполне благополучно. Не помню, точно, в этот ли раз или при предшествующей операции мне предложили присутствовать при операции, но я отказался от этого: видеть, как с близким человеком обращаются, как с куском мяса, только усиливает беспокойство о его судьбе. Как и в прежние разы, день операции и первая ночь были очень тягостными, на следующий день температура поднялась до 37,7, но затем началось поправление и через неделю сняли швы. На 12-й день Катю разрешили перевезти домой в карете скорой помощи. В то время все они состояли в ведении полиции (частные появились только после войны) и обслуживались санитарами-полицейскими, весьма слабо обученными своему делу. Карет этих было мало, и шоферы перевозили больных с наибольшей возможной скоростью, не считаясь с тем, что толчки автомобиля мучительны больным; мои просьбы ехать тише эффекта не производили. Перекладывая Катю с носилок на кровать, один из санитаров сунул ей руку прямо в рану, так что она, несмотря на всю свою терпеливость, резко вскрикнула. Поднялась она только 14-го сентября, на 30-й день после операции и окрепла, конечно, не сразу. К сожалению, по-видимому, почка все-таки не вполне стала на нормальное место и от времени до времени у Кати в течение первых лет повторялись небольшие обострения, поддававшиеся, однако, довольно быстро лечению и главным образом минеральным водам.