Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Организационная комиссия собиралась в Скандинавском клубе и на ее заседаниях бывало человек по 40. С нашей стороны все больше выделялась Марина и своей энергией, и толковостью, а вместе с тем и умением ладить с людьми; за все время работы Комитета у нее было только одно маленькое недоразумение, да и то на почве неточно понятой ее фразы; мне приходилось только иногда удерживать ее пыл.

Фестиваль был устроен 18-го марта в помещении «Ginasio», стадиума в Пакаэмбу, и по единодушному отзыву печати явился событием. Утверждали, что такого фестиваля еще никогда в Бразилии и в Южной Америке не было. Прошел он во всех отношениях блестяще: была артистическая программа, для такого вечера удачная, с русским и цыганским хорами и танцами и затем бал. Помещение «Ginasio» (крытого зала для спортивных состязаний) могло по полицейским правилам вмещать до 5000 человек, а около 9 ½ часов старший из нескольких бывших на празднике делегатов сказал мне, что уже набралось, вероятно, не меньше 8000 человек, и что лучше бы было прекратить дальнейший допуск публики. Это сделано, однако, не было, и в конце праздника счетчик при входе отметил около 11 500 прошедших через него. Публика на празднике была самая разнообразная — были на нем представители самого крупного капитала, был принц Педро, но конечно, главным образом, представители народных масс, шедшие показать свою симпатию Советской России. Потом мне стало известно, что этот праздник своим успехом напугал одинаково и власти, и имущие классы, которые никак не предполагали, что престиж советской власти в массах столь велик.

На празднике произошел только один инцидент: декорация зала была произведена очень удачно С. Г. Поповым, нарисовавшим за сценой большую карту России. Когда еще до начала вечера обходили мы с Ватагиным зал, то увидели, что над нею красуется советский флаг, и Ватагин с опаской спросил, не вызовет ли это инцидента. О советском флаге уже были раньше разговоры, полиция отсылала нас всегда к военным властям, а эти указывали, что в виду отсутствия дипломатических сношений Бразилии с Россией выставлять советские флаги нельзя. Теперь оказалось, что один из членов Черчиллевского Комитета, некий Вайнштейн, заявил, что ему разрешил выставить его один из чинов штаба военного округа, и в силу этого утверждения Александрович распорядился вывесить этот флаг. Однако полиция потребовала письменного документа об этом разрешении, чего у Вайнштейна не было, попытки достать его в штабе не удались, и флаг пришлось снять уже при публике. Очевидно, вся эта бестактная попытка была придумана заранее, ибо иначе не нашлось бы в «Ginasio» столь громадного флага, но какой был ее смысл, я так и не понял. Можно только сказать, что доказательством ума устроивших ее она не явилась.

Выручено было с праздника валовых около 535 000 круз. (все эти цифры пишу на память), расходов было около 70 000, и, в конце концов, на нашу долю пришлось около 240 000 крузейров. В следующие дни после праздника производилась ликвидация остатков от праздника. Многое из пожертвованного на его устройство не было использовано или продано, и я предложил тут же поделить все пополам между двумя комитетами; однако Черчиллевцы восстали против этого, утверждая, что остатки эти надо продать, и что так как у них больше опыта в коммерческих делах, то эту продажу надо поручить им. Хотя мы с этим и не были согласны, но после неприятных споров пришлось уступить и остатки были увезены к Косому. Впрочем, через 3–4 месяца сам же Косой, не продавший за это время ничего, предложил поделить эти остатки пополам, что и было сделано, лишний раз подтвердив мое мнение о мелочности и малоумии Черчиллевских руководителей.

Составление отчета по празднику было долгой и неприятной историей, во время которой было проявлено немало недоверия друг к другу; однако, в конце концов, если не считать некоторых формальных упущений, приведенных в порядок, все оказалось в порядке. Сознаюсь, что пока все не было выяснено, все это испортило мне немало крови.

За это время у нас наладились отношения с Бразильским Красным Крестом. Во главе его нового выборного правления стал видный инженер Монтейро, и за те два года, что он занимался Красным Крестом, у меня с ним не было ни одного недоразумения. В январе был устроен с благотворительной целью большой обед этого учреждения и пришлось и нам, хотя и кряхтя, но отправиться на него. Познакомился я за это время и с приезжавшим в Сан-Пауло председателем Обще-Бразильского Красного Креста генералом Иво Соарез, милым, но уже рамольным старичком. Он запомнил мою фамилию и справлялся о моем родстве с прапрадедом, но деловая суть нашего разговора с ним у меня вылетела из головы.

В марте 1944 г. меня навестил представитель Североамериканского Красного Креста Дэвис, до этого обслуживавший лагеря наших военнопленных в Германии, с вопросом — не могли ли бы мы взяться за снабжение этих лагерей литературой и музыкальными инструментами, хотя бы балалайками и гармониями. Я мог ответить только, что наша задача собирать пожертвования для жертв войны в России и что помогать военнопленным мы не можем. Попутно я спросил его, сколько он считает было этих военнопленных, на что получил ответ, что когда по немецким сведениям их было 3 миллиона, он имел случай спросить об этом Молотова (кажется в Лондоне), и тот сообщил ему, что по русским официальным данным их значится 600 000, причем высказал предположение, что немцы включили в число военнопленных и уведённое ими гражданское население.

На Пасхальную Заутреню мы ездили в церковь в Вилла Зелина целым омнибусом, который устроил Безносов. Отсутствие в Сан-Пауло церкви, не занимающейся политикой, многих религиозных людей тогда тяготило, и поэтому возникло предположение об открытии в Сан-Пауло особого патриаршего прихода. По этому поводу было несколько собраний, в которых приняло участие более 35 человек; был выработан устав будущего прихода и выбран приходский совет, но дальше дело не пошло, ибо на первое время, пока не было отдельного священника, председателем Совета оставался отец Димитрий Ткаченко, а он за это время проявил полное нежелание работать с Советом, а главное — находиться под его контролем. Совет же развалился, когда казначей его, литовец Станкус, сложил с себя эти обязанности после какого-то маленького праздника на Вилла Зелина, по которому отец Димитрий отказался сдать не то отчет, не то деньги. Станкус вообще и раньше жаловался, что отец Димитрий с ним не считается в расходовании церковных сумм и в этом был безусловно прав. Конечно, можно сказать, что церковные доходы на Вилла Зелина были ничтожны, и отец Димитрий еле перебивался с семьей, но ограничивать его никто не хотел и вернее всего у него это нежелание ни с кем не считаться было вообще проявлением его довольно сумбурного характера.