Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

В первые недели вся работа легла на Степаненко: он вел переговоры с Бразильским Красным Крестом, с полицией и с представителями национальностей, входящих в состав России, не говоря об отдельных лицах, приглашенных им на организационное собрание, созванное на 2-е сентября. Собралось что-то около 40 человек, многие из которых потом проработали в Комитете до самого конца. Список этих приглашенных был предварительно одобрен маленькой группой, собранной Степаненко у него на квартире. По какому-то недоразумению приглашение, посланное отцу Дм. Ткаченко, до него не дошло и об этом был поднят вопрос двумя членами его приходского совета — Остолоповым и Солодовниковым, личностями очень сомнительными, любящими шуметь, но практически только вредящими любому делу, в котором они принимают участие; позднее их работа в Комитете прекратилась очень скоро. После объяснений Степаненко этот инцидент был исчерпан, и собрание прошло вообще очень спокойно; пришлось только Степаненко дать ответ на чей-то вопрос, кажется Теллье, о том, как быть в дальнейшем со сбором, который они делали на Английский Красный Крест. Степаненко посоветовал впредь собирать только на Русский Красный Крест, но сделать это в корректной форме, не порывая с англичанами. Этот его ответ был сообщен англичанам, но в искаженной форме, вызвав у них обиду и жалобу на нас в Бразильский Красный Крест. В последнем в то время выборное правление было устранено из-за каких-то неладов с центральным правлением в Рио на почве непорядков в денежных делах, и заменял его «интервентор», военный врач полковник Галотти.

Пришлось нам со Степаненко объясняться по этому поводу, сперва с ним, а потом и с англичанами, причем выяснилось, что им было донесено о словах Степаненко представителями Еврейского Комитета г-жи Черчилль (кстати, евреи его всегда называли «Шуршиль»). Уже до этого у Степаненко были разговоры с их главой — Александером (в России — Александровичем), были эти евреи на нашем общем собрании, и после этого нам было совершенно непонятна их жалоба на нас англичанам. Ввиду этого по инициативе Степаненко вновь встретились мы с Александровичем уже втроем; он как будто с нами соглашался, но как потом выяснилось, действовал все время в обратном направлении. По-видимому, главную роль играло тут личное самолюбие руководителей Комитета Черчилль и особенно самого Александровича и Косого, казначея Комитета, бывшего когда-то не то эсером, не то анархистом, а ставшем теперь миллионером и крупном коммерсантом. О сношениях с этим Комитетом мне еще придется говорить не раз, пока же коснусь других переговоров.

Первоначально в Комитет не хотели идти и русские левые, считая, что он организация слишком правая; и по этому поводу пришлось вести долгие разговоры, но, по крайней мере, не напрасные, и понемногу они стали работать в Комитете. Надо еще сказать, что на первом собрании Степаненко заявил, что ни одной копейки из пожертвованных денег не пойдет на содержание Комитета, и поэтому нам пришлось первое время обходиться деньгами, даваемыми на этот предмет членами Комитета; экономия соблюдалась во всем самая строгая до самого конца, но уже после Нового Года выяснилось, что обещание Степаненко невыполнимо, и пришлось общие расходы покрывать за счет сборов; впрочем, они все время составляли всего около 1 % всех поступлений.

Первоначально Комитет попытался не нанимать своего помещения и начал работать в комнате русской библиотеки, которую тогда оплачивал отец Д. Ткаченко и образовавшийся при нем церковный совет из все тех же Остолопова и Солодовникова. Однако уже с места выяснилось, что в этих условиях работать невозможно и пришлось нанять свою комнату. В то время цены на квартиры еще не начали подниматься и наняли мы ее очень дешево, и таким образом, этот расход был очень невелик. Обстановку нам ссудили, и единственный значительный расход была подержанная пишущая машинка, которую, впрочем, при ликвидации Комитета продали за удвоенную плату. На первое время нам очень охотно предложили помогать дежурством в Комитете ряд дам, и поэтому первые месяцы у нас не было ни одного платного служащего. Вскоре, впрочем, энергия большинства этих дам упала, кое-кто из них стал пропускать дежурства, а главное, у них не оказалось совершенно навыка к канцелярской работе. На общем собрании казначеем Комитета был выбран состоятельный человек — химик В. И. Перцов, и я надеялся, что он поставит надлежащим образом отчетность, однако, это не осуществилось. Жена Перцова, Мария Александровна, аккуратно представляла данные о движении сумм, но это не была отчетность, и пришлось заняться ею мне. Составил ее я за конец 1943 г.; пока поступлений да вообще и дела было немного, я мог этим заниматься, но позднее и у меня не стало хватать на это времени.

Кроме взносов, которые производились по талонным книжкам на определенные суммы — 5, 10, 20 и кажется 50 крузейров и которые давали в общем очень небольшие суммы, было решено устроить несколько вечеров в частных квартирах, против чего полиция не протестовала. Такие вечера и были устроены у В. Г. Згуриди-Азаведо, затем у милых старичков Шацких и, наконец, у Перцовых. Прошли они оживленно и послужили подготовкой к большим вечерам, но материальные их результаты были скромны — что-то за эти три вечера получили мы всего около 12 000 крузейров. Таким образом, вновь стал перед нами вопрос о большом вечере, но для этого было необходимо повлиять на полицию.

Однако, прежде, чем что-нибудь было сделано в этом направлении, в Комитете произошла перемена: Степаненко заявил, что он принял место управляющего большим сахарным заводом в штате Пернамбуко и уезжает туда в конце октября. Таким образом с 1-го ноября я остался в Комитете один, ибо А. Д. Теллье помощницей мне не могла быть, да и не была. Единственной, кто существенно мне помогала уже тогда, была Марина, к которой все относились хорошо и которая себя не жалела. Естественно, что когда мне в это время предложил помогать некий Безносов, то я это предложение принял. О Безносове я ничего раньше не знал, познакомил меня с ним Степаненко, как с человеком, который может быть полезен, но с которым надо быть осторожным; посоветовал он мне справиться о нем у принявшего участие в работе Комитета с первых же дней Лихоманова, что я и выполнил. Лихоманов заявил мне, что у Безносова было торговое дело с Рабиновичем и Сапожкиным, которые его обвиняли в том, что он присвоил себе часть их денег, что они предъявили ему иск, но затем прекратили дело; к этому Лихоманов добавил, что он, несмотря на это, остался дружен с Безносовым и что тот, несомненно, может быть полезен Комитету. По делу Безносова с Рабиновичем я и позднее ничего более определенного не узнал, но думаю, что, будучи распорядителем их дела, он прожил больше, чем на сколько имел право.