Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Летом же французский инженер Кретьо пригласил нас к себе, чтобы показать фабрику целлофана, строившуюся тогда Матараццо и коей он был директором. Производство целлофана шло на уже готовой части фабрики, но особого интереса не представляло; сам Кретьо смотрел на это дело довольно скептически, ибо себестоимость целлофана была у него, даже во время войны, гораздо выше, чем цена в Сан-Пауло привозного североамериканского. Быть может, это и было причиной, что через некоторое время он и был уволен под предлогом, что он хотел продать в Аргентину какие-то секреты производства. По жалобе Матараццо у него даже был произведен ничего не давший полицейский обыск, но это, как говорили мне, для того, чтобы не платить условленной по договору неустойки. Отношение к служащим у Матараццо, по всему, что приходилось слышать и читать, было самое эксплуататорское.

1943 и 1944 гг. были в Бразилии трудными в продовольственном отношении из-за немецких подводных лодок. Например, до минимума сократилась доставка из Соединенных Штатов и Аргентины муки, трудно стало получать и местные продукты: у железных дорог с прекращением доставки угля морем еще больше сократились запасы топлива, и они не справлялись с перевозками; стало не хватать даже сахара, производимого в стране в излишестве, и на него были введены карточки, по коим выдавался один кило сахара в месяц, но наряду с этим, однако, сахар продавался в изобилии на черном рынке. С хлебом дело обстояло хуже: карточек на него введено не было, ибо правительство, видимо, само не было уверено, что будет в состоянии получить из-за границы необходимое количество муки. Таким образом, у всех булочных заблаговременно образовывались хвосты, подчас даже у тех, где мука получена не была, но в общем, однако, лишений это не породило, были только неудобства и потеря времени. Затруднения с мясом наступили позднее и наблюдаются и по сию пору. Я уже упоминал, что скота в Бразилии в действительности пропорционально значительно меньше, чем это можно думать, и не надо удивляться тому, что это сказалось с увеличением населения, но странновато, что оно сказалось уже с начала войны, когда заработки масс еще не повысились.

Кстати, говоря о населении, отмечу, что в 1940 или 1941 гг. в Бразилии была произведена общая перепись. Я не уверен, что и сейчас все ее итоги опубликованы, хотя через несколько месяцев, еще в 1950 г. должна уже быть произведена новая перепись. Было объявлено, что население страны сильно увеличилось и что оно достигло 46 миллионов вместо ожидавшихся 42, но мне кажется рискованным вполне доверяться данным этой переписи. Мы видели, как она производилась и как счетчики были часто и недобросовестны, и несведущи; к нам одна за другой приходили две девицы и обе оставляли опросные листы, но затем никто за ними не явился, и мне пришлось самому относить их в центральный пункт. Наши соседи, у которых листов тоже никто не отобрал, не были, однако, столь щепетильны и просто их уничтожили. Были заметки в газетах, что целые пачки заполненных листов обнаруживались в пустырях, брошенные очевидно счетчиками. Вообще вся эта перепись, даже в Сан-Пауло, никем всерьез принята не была и поэтому можно судить, как она производилась в интерьоре.

К этому времени мои статьи в «Estado» создали мне в Сан-Пауло известное имя и ко мне стали обращаться по самим разнообразным, часто неожиданным вопросам. Ничего нет удивительного, что ко мне заходили, чтобы передать те или иные материалы или просто поговорить представители стран, воюющих с Германией, но меня стали посещать и для того, чтобы получить от меня те или иные сведения. Некоторые из этих посещений были довольно курьезны: как-то пришли ко мне три студентки, готовившиеся стать учительницами средних учебных заведений по истории, чтобы получить данные о доме Романовых для их выпускной работы; в другой раз тоже три студентки пришли узнавать мои биографические данные, ибо им задана работа о журналистах, и их профессор, как на видного представителя этой профессии, указал на меня. Более серьезен был визит студенток католического женского философского факультета «Sede Sapiential» (почему-то опять трех) с просьбой прочитать у них на факультете лекцию или две о русском искусстве. Я и прочитал им их позднее — одну о русских архитектуре и живописи, иллюстрируя снимками из Грабаря и Бенуа, и другую — о русской музыке с слушанием дисков, которые я нашел в городской дискотеке. К сожалению, времени для лекций мне было дано мало, и много дисков прослушать не удалось. Музыка эта, видимо, всем понравилась и только какая-то пьеса Шостаковича вызвала смех слушательниц. Перед первой из этих лекций мне прислали на дом большую корзину цветов-камелий, чем немало меня смутили. Познакомился я с директрисой факультета, симпатичной бельгийской монахиней Mère Saint-Tomas. Вообще факультет внешне произвел на меня приятное впечатление, но образование, даваемое на нем девицам, было по всем сведениям довольно невелико.

В заключение, перед тем, как перейти к главному моему занятию за эти годы — работе по помощи жертвам войны, упомяну еще, что Жорж в июне ездил в горы в Campos de Jordão, а мы с Катей в ноябре в Сан-Висенте. Кроме того, совершенно для меня неожиданно в конце года я получил за мои статьи подарок от сирийской колонии в Сан-Пауло — письменный прибор из оникса и золотое перо за мои, как они сказали, «золотые слова». Перед тем я напечатал несколько статей об английском политике на Ближнем Востоке и о росте арабского национального самосознания за XIX и XX вв. Политику англичан я находил фальшивой и направленной главным образом на стравливание арабов с евреями, претензии коих я находил чрезмерными. Чтобы не возвращаться к этому вопросу, отмечу только, что я и посейчас не слишком верю в то, чтобы еврейское государство в Палестине оказалось жизнеспособным и чтобы ему было обеспечено спокойное развитие.

Выше я уже говорил, что после долгих хлопот было разрешено образование Русского Комитета Красного Креста в Рио, после чего летом 1943 г. был разрешен и «субкомитет» в Сан-Пауло. Хлопотал об этом Риосский Комитет, наметивший, однако, только нашего председателя Д. П. Степаненко, о котором я уже тоже говорил. Первые переговоры об образовании суб-комитета и легли на него, как с Бразильским Красным Крестом, так и с политической полицией. Степаненко после переговоров с различными русскими группами предложил в состав Комитета меня и молодого врача В. Б. Шипякова, однако, полиция не пропустила последнего, ибо один из его братьев, замешанный в коммунистическом выступлении 1935 года уехал после оправдания его судом в Москву. В виду этого Степаненко, посоветовавшись со мною, предложил заменить его А. Д. Теллье; мы знали, что она мало на что способна и, в частности, что она не сможет взять на себя функций секретаря комитета, чем должен был стать Шипяков. Однако нужно было дело решать срочно, другого кандидата в виду не было, и таким образом Теллье и стала членом комитета.