Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Корч имел какие-то отношения к сирийской церкви и устроил первое мое свидание с ее представителями; затем он, однако, выпал сряду из этих переговоров: у него появилась какая-то боль в ноге, оказавшаяся проявлением рака, распространившегося очень быстро по всему организму. Я его навестил в больнице не больше, чем через месяц после нашего свидания с сирийцами, и не узнал его, так он изменился. Он сознавал, что смерть его близка и только просил, чтобы его тело не было выброшено на общую свалку (потом за его похороны взялась украинская организация). Умер он через несколько дней после этого.

С сирийцами я договорился очень быстро, и было решено, что глава их духовенства архимандрит Исайя, журналист Зейтун и один из дальних родственников Жафета (не из богатых) вместе со мною и еще двумя нашими представителями обойдем все арабские предприятия и магазины для сбора их пожертвований. Это и было сделано, и мы встретили, в общем очень, теплый прием. Среди владельцев этих магазинов было несколько, учившихся когда-то в школах русского Палестинского Общества (в них учились и сопровождавшие нас Зейтун и Жафет) и сохранили о них доброе воспоминание. Указание на то, что мы русские, вызывала почти у всех милые улыбки. Надо, впрочем, отметить, что таково было отношение к России только православных арабов; марониты тянули больше к Франции, а мусульмане учились преимущественно в североамериканских школах и затем симпатизировали более Соединенным Штатам.

Ходили мы по арабским учреждениям дней пять и собрали пожертвование деньгами и главным образом материями и одеялами на приблизительно 180 000 крузейров.

В августе ко мне обратились представители североамериканских культурных кругов в Сан-Пауло Кульман и Спраг-Смит, оба состоящие при генеральном консульстве их страны, с просьбой сделать доклад о России в «Клубе 8½», организации, которая устраивала ежемесячно доклады по социальным вопросам на частных квартирах. Этот доклад я и сделал 25 сентября на квартире Смита; на него собралось около 50 человек самых разнообразных национальностей. Доклад был озаглавлен «Россия прошлого и настоящего», и я в нем стоял на той почве, что Россия коммунистическая во многом порождена прежней Россией. Прений было мало или вернее были мне только поставлены дополнительные вопросы, из которых наиболее серьезный был поставлен хозяином дома о том, чего можно ждать в России в будущем. Я высказался, что после войны ждать падения коммунизма нет оснований, что в частности ни земли, ни фабрики (этим особенно интересовались) возвращены их прежним хозяевам не будут. Однако я считал, что уступки церкви, возврат к семейному началу и к старой школе и возрождение национального чувства указывают, что коммунизм часто бывает вынужден идти не по тому направлению, которое им первоначально намечалось, и что и в дальнейшем ему придется от многого отказаться, но от чего именно, предсказать пока невозможно.

После окончательного утверждения устава, что со всеми формальностями затянулось до октября, когда 22-го были произведены выборы новой директории Комитета, меня выбрали единогласно и товарищами ко мне Ватагина и Сахарова; секретарем стал Биттельман и казначеем малозаметный литовец Лауренс, которого все литовцы тогда очень рекомендовали. Так как он со счетоводством знаком не был, то помощником к нему выбрали Минину, рожденную Барановскую, имевшую диплом бразильского счетовода. Лауренс вел только кассу, сдавал деньги кое-когда прямо в банк, а больше Мининой. Из банка можно было брать деньги лишь за двумя подписями. Среди других членов директории (всего она состояла из 18 человек) было и несколько женщин, из коих наиболее активную роль играла Марина.

Через несколько дней после избрания директории, она рассмотрела доклад ревизионной комиссии, о котором было перед тем немало споров у меня с ее членами и главным образом с ее председателем Лихомановым. Большинство ее замечаний относилось к формальным упущениям, которые были исправлены еще до собрания; кое-чего касающегося делопроизводства, я принять не мог, но осталось несколько замечаний, где несомненно были указаны упущения, в общей сложности обошедшиеся Комитету до 2000 кр. Небольшая сумма была составлена купонными книжками, пропавшими, еще тогда, когда каждый день дежурила другая дама (еще до моего вступления в председательствование). Остальная сумма числилась за Безносовым, частью, около 600 крузейров, будучи получена им вполне легально, а около 1200 кр. будучи им растрачена. Эту сумму я пополнил из своего кармана еще до этого собрания и вместе с тем потребовал от него подачи заявления об оставлении им работы в Комитете. Обсуждение доклада ревизионной комиссии после этого прошло очень быстро, только я напал на нее за ее методы работы, за то, что, зная давно о несдаче Безносовым денег с концерта Табакова в кассу, Лихоманов, передавший ему эту сумму, ничего мне про это не сказал, а только в последнюю минуту указал на это в докладе.

Позднее один из членов комиссии Чернышенко мне сказал, что они боялись, что я все-таки оставлю Безносова работать в Комитете. И это после того, что я категорически сказал Лихоманову, что если мне будет указан хоть один факт, компрометирующий Безносова, им же, Лихомановым, мне рекомендованного, то я его сряду удалю. Но удалять его, единственного, который все время активно работал в Комитете, я на основании перемены отношений между ним и Лихомановым не считал возможным. Очень некрасиво было и то, что, как я узнал, Лихоманов через шоферов проверял, сколько несколько лиц внесли на большой фестиваль, причем все его подозрения на укрытие этих денег Безносовым оказались необоснованными. Должен, однако, отметить, что после этого заседания мне за все время моей работы в Комитете не пришлось ни разу встретиться с каким-либо проявлением недоверия, и те самые лица, которые подписали этот ревизионный доклад, позднее всегда во всем меня поддерживали.

В октябре был устроен нами 2-й большой праздник, тоже в Пакаембу, в этот раз совместно с Югославским Комитетом. Моя идея все время была — возможное сближение со всеми славянскими комитетами и колониями, и мне думается, что и это и было достигнуто. В частности в 1944 г. особенно тяжело было положение Югославии, и я предложил ее представителям в Сан-Пауло устроить совместно праздник, что они охотно и приняли. Югославская колония была невелика и менее богата, чем другие; поэтому помощь их в устройстве праздника была небольшая, но я сохранил очень приятное воспоминание о председателе их комитета Кадунце и о дамах, работавших с ним. Сам этот вечер, состоявшийся 14-го октября, был менее грандиозен, но все-таки дал на долю каждого из комитетов около 100 000 крузейров.