Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Жорж устроился на год «техником по контракту» при факультете, но так как в это время уже стало известно, что Ватагин решил вернуться в Италию, то явился вопрос, что Жоржу и его приятелям делать дальше. В это время бывшему ученику Ватагина Латтесу посчастливилось осуществить в лаборатории в Беркли материализацию электрической энергии, и так как он был первым бразильским ученым, сделавшим открытие такой важности, то его приняли при возвращении в Бразилию с триумфом и обещали создать для него особый «Centro de pesquisos» (центр исследований), в который он и пригласил троицу Жоржа, как главных своих помощников. Однако, открытие этого института, намеченное на март 1950 г., так и не состоялось. Латтесу было обещано на год 7 миллионов крузейров: 2 — федеральной казной и 5 — городом Рио де Жанейро. Однако на последние местный префект наложил вето, ибо у города на это ассигнование денег не было. Таким образом, не состоялось и назначение Жоржа, и пока что он и его товарищи остаются в Сан-Пауло. Работа в их departamento de fisica с отъездом Ватагина очень ослабела, и, хотя молодежь над кое-чем новым и работает, но во что это выльется, я не знаю.

В течение двух учебных годов 1948–1949 мальчики, сыновья Степаненко, учились в Лицее Пастер, и праздники обычно проводили у нас. Стал останавливаться у нас и Дмитрий Петрович, работавший этот год в 4-х часах от Сан-Пауло на двух заводах около Арараса. Он в это время окончательно разошелся со своей сожительницей Моник, женщиной красивой, но далеко ему не верной, которая переехала на житье в Кампинас. Возможно, что на это их расхождение повлияло косвенно его общение с нашей семьей, где он увидел другую атмосферу, чем у себя; во всяком случае, мы стали замечать с Катей, что он и Марина начинают дорожить обществом друг друга и что между ними завязалась интенсивная переписка. Закончилось это тем, что в октябре они заявили нам, что собираются пожениться, но срока для этого пока не установили. В ноябре только французский суд постановил определение о разводе Марины с Никой, который к этому времени собрался уже жениться на мадам Жербер, но не мог все еще решиться порвать с Paulette, хотя материальное ее положение теперь и давало ей полную возможность обходиться без Никиной поддержки. Таким образом, заканчиваю я эти записки в неизвестности, когда же намеченные в нашей семье свадьбы действительно состоятся.

В октябре появился у нас с визитом Швахгейм, приехавший в Бразилию месяца за два до этого и устроившийся на работу техником по молочному делу в какое-то дело недалеко от Рио. Пробыл он у нас недолго, ибо спешил на поезд. Естественно, что он постарел, однако, хотя ему уже около 60 лет, выглядит он еще очень свежим. Как и большинство русских эмигрантов в Германии и Австрии, он сбежал из Европы, опасаясь новой большой войны.

Общественная жизнь в старой русской колонии в это время совершенно заглохла, и наоборот, с приездом Грудзинского она очень оживилась у поляков. Был у них устроен вечер и несколько приемов на квартире Грудзинского. Как-то встретили мы у него нового эмигранта — профессора Покровского с женой, которые произвели на меня впечатление не из особенно благоприятных. Этот Покровский, как он говорил, бывший ассистент окулиста Филатова, лечил здесь «имплантациями плаценты» от самых разнообразных болезней. Обратилась к нему и Марина за помощью от ее неладов в кишечнике; у нее в это время действительно произошло значительное улучшение в нем, которое она приписала лечению Покровского, но которое, по моему мнению, надо приписать вспрыскиваниям автовакцины какой-то вновь обнаруженной у нее бациллы. Лечение Покровского привлекло первоначально многих, и несомненно кое-кому оно помогло, но так как на некоторых оно не оказало никакого влияния, а брал он со многих пациентов очень крупные гонорары, то доверие к нему сильно пошатнулось. [141] В 1951 г. он из С-Пауло и скрылся.

В ноябре Срезневский занес мне номер «Gazeta», в котором было интервью с «дочерью великого князя Дмитрия Павловича». Я написал в редакцию письмо, указывая на то, что эта особа самозванка, но еще до его напечатания она явилась ко мне, дабы представить мне доказательства своей принадлежности к царской семье. В сущности они свелись к одному — определению немецкого суда о том, что она дочь какого-то Дмитрия Романова, родившегося в Саратове; мать ее обвенчалась с ним в Москве сразу после революции, а она сама родилась в Германии в 1921 г., когда настоящий Дмитрий Павлович был во Франции. Особа эта, блондинка типа смазливой горничной с длинными распущенными волосами и в претенциозной шляпе, но поношенном платье, производила впечатление малокультурной и в частности даже по-немецки (на других языках она не говорила) употребляла слова, которые слышишь только от простонародья. Про дом Романовых она ничего не знала. Вторично она приехала ко мне с журналистом из «Gazeta», которому я подтвердил все, что я сказал и ей, а именно, что я не оспариваю, что ее отец Дмитрий Романов, но что он очевидно не великий князь. На мое письмо в «Gazeta» она ответила своим письмом, очевидно написанным кем-нибудь в редакции, ибо она по-португальски не говорила, обещая выписать из Германии документы, подтверждающие ее претензии и опубликовать их. Однако с тех пор прошло полгода, и естественно, ничего она так и не опубликовала.

Закончу я эти записи о себе заметкой о том, что порвав в ноябре с «Estado» в виду слишком антирусского направления, я стал посылать мои статьи в «Jornal de Debates», печатавшийся в Рио. Это еженедельное издание, в котором помещаются статьи кого угодно, присылаемые его редакции, в защиту и в опровержение любой темы. Сама редакция ответственности за эти статьи не берет, но общее направление журнала несомненно более левое, чем правое, хотя точно его определись трудно: скорее всего оно умеренно социалистическое.

Замечаю я, что ни слова не написал я про уже более двух лет идущую иммиграцию в Бразилию русских Д. П. За это время въехало их сюда около 20 000–25 000. Значительное число их, впрочем, русские беженцы, бежавшие в западную Германию и Австрию из Прибалтики, Польши, Венгрии и с Балкан, но сколько точно выехало их и сколько приехало новых эмигрантов, не пожелавших в 1945 г. вернуться в Россию, едва ли точно установлено. Мое впечатление, что старых эмигрантов среди них было около трети, причем это были лица обычно самих правых взглядов, в большинстве монархисты; наоборот, среди новых эмигрантов, настроенных даже наиболее антисоветски, правых было мало. Против коммунистического строя они были из-за той преувеличенной роли, которую в нем играет политическая полиция, а крестьяне также и вследствие недовольства колхозными порядками. Вне этих двух пунктов они обычно одобряли новые порядки, особенно же полноправное равенство, которого им не хватает на Западе. Отмечу еще, что большинство из тех, с кем мне пришлось говорить, прямо или косвенно признавали, что их родители были лишенцами.