Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

По случаю разрыва сношений было устроено в Рио несколько манифестаций, и хулиганами был ранен сынишка Соколова, в которого попал камень, брошенный в здание посольства. В связи с перерывом дипломатических сношений Масиель сряду же закрыл União Brasil — U.R.S.S [134] Союз Бразилия — СССР. . Потери никому от этого не было, но явился вопрос о библиотеке общества (бывшей младороссов), которая была уступлена обществу Порохиным. Теперь Масиель вернул ее Порохину, который попытался продлить ее в виде нормальной библиотеки для чтения; оказалось, однако, что налоги на эти библиотеки столь высоки, что их не покрывает плата за чтение. Таким образом, просуществовав до 1948 г., эта библиотека, единственная в Сан-Пауло, в которой можно было получать современную русскую литературу, окончательно закрылась.

В конце года отмечу еще только два вечера, устроенные польской и югославской колониями по типу русских вечеров и приезд польского посла Вржосека, бывшего профессора нашего Института Путей Сообщения. Почему-то он был принят местными властями иначе, чем его югославский коллега за год до того. Кстати, припоминается мне, что по восстановлении сношений с Югославией многие ее подданные пожелали вернуться на родину, и на пришедшем в Сантос специальном пароходе уехало 600 человек. Это произвело очень неблагоприятное впечатление в официальных местных кругах, которые придерживаются взгляда, что раз человек приезжает надолго в Бразилию, это равносильно с полным разрывом его с родиной. Однако отъезд югославов показал, насколько это мнение ошибочно.

1948 г. начался совершенно спокойно. Отойдя от общественной деятельности, я занимался только писанием статей для «Estado», и не удивился, когда ко мне явился корреспондент из Риосской газеты «Глобо» интервьюировать меня по вопросу о вероятности войны. Я высказал ему, что считаю, что войны не будет, и он, поблагодарив меня, записал все, фотограф снял с меня, как обычно, фотографию и они ушли. На следующее утро явился, однако, другой журналист, этот от «Диарио да Нойте», интервьюировать меня по поводу статьи, напечатанной его предшественником. Ни слова из сказанного мною напечатано не было, а была напечатана пакостная статья обо мне, как об агенте Сталина и о том, что я собирал деньги на пропаганду коммунизма. Эта было основано на том, что я, как председатель Комитета, получил от Сурица письмо с благодарностью за 75 000 круз., переведенные ему для направления Литовскому Красному Кресту. Эти деньги были частью собранных литовцами Бразилии на постройку госпиталя в Вильне взамен разрушенного немцами и в свою очередь составляли часть суммы, которую литовцы Южной Америки должны были собрать на основании постановления съезда их делегатов в Монтевидео. На долю Бразилии пришлось, если не ошибаюсь, собрать 150 000 крузейров, которые они и внесли в Комитет, еще когда я был его председателем.

Была напечатана и фотостатическая копия письма Сурица и данные из анкетного листа, заполненного мною в полиции еще в 1936 г., когда я просил о выдаче мне carteiro de identidade. Про копию письма Сурица было сказано, что она была найдена у кого-то из литовцев при обыске. Эти копии были заказаны мною по просьбе литовцев, как подтверждение того, что собранные деньги действительно направлены в Литву.

Статья меня глубоко возмутила, и я заявил привезшему ее журналисту, что привлеку ее автора к суду. Этот разговор был утром, затем я выехал в центр города, а когда вернулся около 3-х часов, прислуга передала мне, что меня просят позвонить по оставленному номеру телефона. Оказалось, что это звонил один из делегатов политической полиции, прося приехать в ее помещение, что я и сделал, оставив на всякий случай записку жене о том, куда я еду.

Приняли меня очень вежливо. Начал интервьюировать меня делегато Ribeiro da Cruz, к которому позднее присоединились его коллеги Ribeiro de Andrade (как говорят, бывший коммунист) и Lonzade. Наш разговор (подчеркивали, что это не допрос) продолжался около 2-х с половиною часов, и, действительно, имел скорее характер беседы между знакомыми. Началось с литовских денег, причем я указал, что у полиции неполные сведения — не 75 000 перевел я в посольство, а 158 000. Затем долго говорили о работе Комитета, прячем опять же я услышал неточные сведения о его составе, например, что товарищем председателя был Сергей Шипяков и членом Вера Азаведо; утверждалось, что ряд лиц, никогда коммунистами не бывших, состояли якобы членами этой партии. Уже в конце мне сказали, что моя дочь работает в Москве, на что я мог только спросить с улыбкой, откуда у них эти сведения, ибо у меня только одна дочь, и та в Сан-Пауло. Задавались мне прямо и вздорные вопросы, например, почему наш Комитет не желает работать с группой русских, объединившихся вокруг «нашего соотечественника» полковника Клингельгофера; на мое указание, что ведь полковник — начальник Guarda Civil [135] Гражданской гвардии. , а не русский, последовало молчание.

В конце разговора Ribeira da Cruz настоял, чтобы меня отвез домой его автомобиль, а когда мы уже прощались, то обратился ко мне с вопросом, действительно ли я собираюсь обратиться в суд с жалобой на газету, а затем добавил, что это дело затянется года на два, будет мне стоить недешево и хотя осуждение журналиста и несомненно, но ничего мне в конце концов не даст; статья же его будет опровергнута самой полицией. Я ответил, что подумаю, и позднее, посоветовавшись со специалистами, действительно решил жалобы не подавать. Вообще у меня создалось впечатление, что вся эта статья была инспирирована политической полицией, но когда я заявил журналисту из «Диарио да Нойте», что обращусь в суд, то это их смутило и, тогда я был приглашен в полицию. В этот же день появилось и интервью мое с сотрудником «Диарио», и тут же заявление полиции, что я не коммунист. Однако и эта статья была написана так, что мне пришлось ответить в газете на нее и по существу, и особенно по поводу одной приписанной мне фразы. Я написал, что политической деятельностью в Бразилии я не занимался, что я не коммунист, но что я русский и не забываю английской фразы «right or wrong it is my country» [136] Правильно это или нет, но это моя страна (англ.). . Фраза, на которой я остановился, касалась коммунистического лидера Карлоса Престеса, которого я якобы назвал паяцем; я объяснил, что я не писал ничего о Престесе ни хорошего, ни худого, когда он был главою признанной партии и сенатором, и считал бы недостойным себя называть его «паяцем» теперь, когда его партия запрещена и когда он сам скрывается, чтобы не быть арестованным полицией. Позднее иные находили эту фразу смелой, но я и сейчас вижу в ней только выполнение моральной обязанности.

Никаких дальнейших разговоров с полицией у меня после этого не было, но через несколько дней автомобиль одного из делегатов приехал за мадам Срезневской, которую просили дать сведения обо мне. Опрашивал ее «наш соотечественник» Клингельгофер, в присутствии Покровского. Ее спрашивали, граф ли я, был ли я членом Государственной Думы или ее приставом, не был ли я «земгусаром», есть ли у меня дочь в Москве. По-видимому, эти сведения, что я самозванец, исходили от Покровского, ибо он давно говорил об этом нескольким лицам. Так как, однако, все ответы Срезневской сошлись вполне с тем, что говорил я, то на этом все закончилось (не могла она только ничего сказать про «земгусаров», ибо это слово она даже в России никогда не слышала). Однако, в тот день, что я был приглашен в полицию, меня там видели два русских с Вилла Зелина, которых допрашивали и с которыми я поздоровался. От них пошли сведения, что я арестован, и сведения эти, по-видимому, через Аргентину, дошли даже до Франции.