Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Узнал я в Ямбурге про недовольство эксцессами белых. Оказалось, что в одной деревне перепороли всех девушек, записавшихся после убеждения стоявших у них авиаторов в коммунистки. Недовольны были самовольными реквизициями отдельных частей. Расстрелы, наоборот, массовых жалоб не вызывали, хотя из расспросов коменданта я узнал, что расстреляно было по приговорам военно-полевых судов до 100 человек. «А без суда не расстреливали?», — спросил я Бибикова. «Нет», — был ответ, — «А, впрочем, одного я расстрелял и без суда, но это был китаец, признавшийся, что он получал по 100 руб. за каждое убийство. Не стоило было и тратить времени на суд». Один из этих расстрелов «по суду» привел, однако, самого Бибикова под следствие. Обвинялся управляющий имением графа Сиверса и один из его работников в растрате имущества имения. Собственника имения налицо не было, и никаких жалоб он никому не приносил. Обвиняемые объяснили, что имущество было ими продано для поддержания имения. Ввиду этого суд обвиняемых оправдал за отсутствием состава преступления. На приговоре суда Бибиков положил резолюцию: «С мнением суда не согласен. Повесить обоих», — что и было исполнено. Этот печальный процесс был использован большевиками как средство агитации против белых, но на настроение населения, кажется, не повлиял. В Ямбурге первые смертные приговоры были исполнены публично, но в виду дурного влияния на психику населения позднее исполнялись в тюрьме.

Из Ямбурга я вернулся тогда в Нарву в вагоне Родзянко и на его же автомобиле был довезен домой. Проезд с командующим армией имел значение, ибо и днем, и особенно ночью в Нарве в разных местах проверялись документы, спрашивался и пропуск. Спрашивали его и у Родзянко, но он очень добродушно отправлял спрашивавших к их мамаше и проезжал далее. Этому примеру следовали и состоявшие при Родзянко лица, но без его добродушия, и вызывали против штаба несомненное озлобление, которое и выразилось в конце августа в предъявлении Юденичу высшими чинами армии требования об удалении из армии «безответственных советников» и его, и Родзянко. Первым ушел тогда от Родзянко Пермикин, успевший стать уже «генералом для поручений», хотя и налагал на штаб очень темное пятно.

Еще когда я приехал в Ревель, меня встретили уверениями, что в течение двух недель от англичан будет получено все необходимое снаряжение, и тогда армия перейдет в наступление. «Вы увидите, что Петроград будет взят в несколько дней». То же повторялось и в Нарве. Почти каждый день получались точнейшие сведения о приходе на следующий день в Ревель пароходов то с артиллерией, то с обмундированием, то с танками. Исходили они обычно из английского штаба. Затем проходили назначенные дни, пароходы запаздывали или проходили в Архангельск, а если и приходили в Ревель, то без обещанного снаряжения. В ожидании снаряжения фронт сперва застыл на одном месте; лишь на левом фланге продвинулся он немного со сдачей Красной Горки. Шеститысячный ее гарнизон перебил своих комиссаров и коммунистов (будто бы свыше 300 человек) и частью вошел в состав армии. Ожидалась и сдача Кронштадта, какие-то переговоры с ним велись, но ничего из этого не вышло: наоборот, вскоре началась артиллерийская дуэль между ним и Красной Горкой. Последняя расстреляла имевшиеся у нее 400 снарядов, и после этого была разрушена Кронштадтскими батареями и тяжелыми орудиями флота. Впрочем, все ценное и пригодное для армии было вывезено оттуда и гарнизон выведен заблаговременно. В это время большевики собрали под Петроградом против Северо-Западной армии тройные силы, и перешли в наступление. Белые войска стали понемногу отходить, то в одном, то в другом направлении, стали получаться известия о прорывах, об оставлении сперва Волосова, а потом и Веймарна. Под Псковом Балаховичу пришлось выдержать упорные бои, и лишь ударом в штыки, под личным командованием его удалось решить судьбу сражения. На этот раз Псков удержался.

В чем же заключались причины запоздания англичан? По-видимому, просто потому, что никакого решения о помощи Северо-Западной армии у них и вообще-то не было еще, хотя уже в апреле или начале мая в Гельсингфорс приехал генерал Гоф с поручением выяснить всю обстановку на этом фронте. В Финляндии и состоялись его совещания с русскими вожаками. В то время главой Финляндского государства был Маннергейм, который, как говорили, заявил о своей готовности идти на Петроград. Предварительного требования признания Колчаком независимости Финляндии он не предъявлял, заявив только, что если финляндская армия освободит Петроград и возвратит его России, то это даст ей бóльшие основания требовать признания ее независимости, чем любые обещания Колчака или Юденича. Как мне говорили, он ставил лишь практические условия — предоставление Англией займа Финляндии в 100 миллионов золотых марок и предоставление военного снаряжения взамен имеющего быть израсходованным при движении на Петроград. Эти условия не были, однако, приняты англичанами, высказавшимися за движение на Петроград по южному берегу Финского залива. Одному нашему видному общественному деятелю Гоф заявил, что поддержка Маннергейма и его движения на Петроград — было бы не демократично.

Я думаю, однако, что мысль о движении по южному берегу укрепилась у англичан только после майских успехов Родзянко. Пока правильность ее была подтверждена ознакомлением с Северо-Западной армией на месте, пока соответствующие представления шли в Лондон, время уходило, а в Лондоне решение задержалось еще разногласием между Черчиллем и Ллойд-Джорджем, начавшим сомневаться в правильности поддержки белых (ведь в это время уже решался вопрос об эвакуации англичанами Архангельска). На этот раз Черчилль победил, и было решено помочь Северо-Западной армии, но, по-видимому, только около 10 июля, и первое снаряжение начало поступать в Ревель только в конце этого месяца. Нужно еще добавить, что благодаря агитации левых агентов, а отчасти и благодаря нападкам на армию со стороны газеты Иванова и Мансырева, умело использованными большевиками, у английских представителей осталось впечатление о крайней реакционности армии. В результате, не раз были случаи отказа английских рабочих грузить военным имуществом пароходы для армии, и приходилось погружать его на пароходы, идущие в Архангельск, и по пути, подчас в море, перегружать его на другие.

Перегрузка эта совершалась кое-как, имущество перепутывалось и приходило врозь. Например, пришли орудия, но снарядов к ним долго не было. Пришли танки, но отсутствовали ленты к пулеметам, которыми они были вооружены, и опять же снаряды к их орудиям. Обмундирование приходило тоже разновременно. Части получали то гимнастерки, то фуражки, то сапоги, но только к октябрю были более или менее одеты вполне. Однако шинели были розданы еще не во все части ко времени начала октябрьского наступления. Все это лето и начало осени полураздетые, полуголодные части дрались с редким героизмом. Все иностранцы, видевшие их на позициях, отзывались о них с восторгом. Помощи, однако, не было, пополнений брать было неоткуда, боевые участки ослабевали, и предупреждать прорывы становилось все труднее, а после каждого прорыва, даже удачно ликвидированного, приходилось обычно осаживать фронт.