Эммануил Беннигсен - Записки. 1917–1955

Упоминаю про это потому, что Хомутов, от которого я принял по наследству эту канцелярию, относился к выбору людей очень легко, и лично выбора их, по-видимому, совершенно не производил. Один из отделов Управления должен был ведать восстановлением полиции. В составе его я застал двух полицейских чинов: одного из бывших уездных начальников Эстляндской губернии, и другого — из приставов Ревеля. Оба они носили старую полицейскую форму, чем немало смущали сторонников нового строя. Бывший уездный начальник скоро ушел на частную службу в Эстонии, и у меня остался один только пристав, являвшийся полным контрастом большинству наших комендантов по своей выдержанности и по закономерности всего, что он проводил. Должен вообще сказать, что мне не раз приходилось жалеть, что у меня было слишком мало среди моих подчиненных бывших полицейских чинов. В Петроградской губернии их совсем не осталось, а в Эстонии нашлось еще немного из них, не устроившихся там, которых я постарался привлечь к себе на службу. Большинство из них, а именно почти все говорящие по-эстонски, уже находились на эстонский службе, а, кроме того, и условия службы, которые я мог предложить, были слишком уж неприглядны. В волостные коменданты пошли только двое из них. Мне пришлось разрабатывать положение и штаты новой полиции, но все это оказалось напрасным, ибо Северо-Западное правительство переработало их, исходя из совершенно абстрактных соображений, не считаюсь с моим представлением. Впрочем, и его работа оказалась напрасной, ибо она тоже не была осуществлена.

Наконец, нашел я в составе Управления особое «осведомительное отделение». Еще до моего назначения мне пришлось слышать в Нарве рассказы про возмутительные деяния чинов этого отделения. Говорили про то, как они привозили в Нарву арестованных из уездов, затем, после «разбора» их дел, выводили за проволочные заграждения и там пристреливали их. Первым делом по вступлению в должность я и поручил одному из офицеров для поручений, подполковнику Щегловскому, произвести дознание по поводу одного такого дела. Пока я ездил к Палену, подоспело и второе дело об этом отделении, которое тоже представило самую возмутительную картину. В первом случае расстрел был вызван, по-видимому, желанием развязаться с человеком, почему-то мешавшим служащим отделения, во втором же — это было ограбление двумя агентами отделения и убийство при попытке бежать арестованного без всяких мотивов, проживавшего около станции Поля петроградского артельщика. Оба эти дела я сразу передал военной прокуратуре. Так как они ясно указывали на общую неудовлетворительность состава отделения, то я, кроме его второстепенных чинов, тотчас уволил и его начальника — какого-то еще очень молодого железнодорожного техника, не вполне чистого в первом из этих дел.

Уйдя от меня, он поступил в формировавшуюся тогда вновь железнодорожную охрану, и вскоре принял там вместе с целой группой своих сослуживцев участие в ограблении стоявшего отдельно крестьянского двора. Руководители этого ограбления были расстреляны, а мой техник присужден был к каторжным работам. После этого во главе Управления стал штабс-капитан Протопопов, как про него говорили, бывший жандармский офицер, от чего он, впрочем, отрекался. Пользы от его работа было, впрочем, очень мало, а так как за агентов его я все-таки не мог быть вполне спокоен, то вскоре с согласия Кедрина я передал всех чинов этого отделения в ведение Министерства, где первоначально намечалось формирование разведывательного отдела. Впрочем, эта идея осуществлена не была, и Протопопов был вскоре совсем уволен.

Пришлось мне поручить произвести дознание об одном из подчиненных мне офицеров, сыне петербургского часовщика Буре, помещике Лужского уезда, который якобы взяв несколько стражников, отправился в свое бывшее имение, и там без суда расстрелял крестьянина, руководившего разграблением его имения. Об этом с негодованием говорили в Нарве, ибо подобных случаев, по-видимому, не редких на Юге, здесь не называли. К сожалению, расследование не дало результатов — район имения был нами уже оставлен, стражники ушли в войска и исчезли из виду, и пришлось ограничиться отчислением Буре от Управления.

Чтобы покончить с криминальной стороной дела, с которым меня свела здесь судьба, упомяну еще о двух преступлениях, которыми, впрочем, и исчерпывается весь их перечень, прошедший через мои руки. В одном случае волостной комендант, не добившийся взаимности понравившейся ему девицы, выпорол ее, за что Гдовский комендант и предал его суду. В другом случае шла речь о расстреле в Лужском уезде фельдшера штабом Конного полка, коим командовал младший Балахович. Об этом деле я знаю только по рассказу одного из моих сослуживцев, к которому обратилась жена фельдшера с жалобой, что «балаховцы» арестовали ее мужа, потребовали у него 500 рублей, а когда эта сумма не была им внесена, расстреляли его. При всей возмутительности этих случаев, при полной неорганизованности полицейской службы, следует все-таки признать, что в районе собственно армии (я не говорю про отряд Балаховича) их было не так много. А во второй половине лета, когда началась борьба с этими явлениями со стороны как военной, так и гражданской властей, их стало и совсем мало. А это дает мне основание сказать, что, в общем, в армии основы ее были здоровые и что, однако, благодаря некоторому попустительству, первоначально получился известный расцвет преступности, но все-таки по сравнению с тем, что было на Юге, положение было гораздо лучше.

Едва сформировалось правительство, как произошли печальные события в Пскове, вызвавшие его оставление. Как я уже говорил, деятельность Балаховича уже давно вызывала вполне понятные нарекания с самых различных сторон. Считаясь, однако, с его популярностью в его войсках, Юденич первоначально ограничился предъявлением ему требования об увольнении его начальника штаба полковника Стоякина. Балахович от этого уклонился, и тогда было решено направить в Псков, якобы для поддержки войск, выдерживавших около Пскова упорные бои, полки Талабский и Семеновский пехотные, а также и конно-егерский. В действительности командиру Талабского полка Пермикину было поручено арестовать Балаховича, его штаб и конвой. Операция эта была произведена вполне удачно, но Балахович бежал от доверившегося его честному слову вольноопределяющегося графа Шувалова [29] Этот Шувалов, молодой человек с хромой ногой, позднее убитый при наступлении на Петроград, пошел на войну в Красный Крест, но уже в первых боях проявил себя истым воином, храбрым и толковым, и ушел позднее в строй. В высшей степени порядочный, он не мог допустить, что Балахович не сдержит данного им слова. и скрылся к эстонцам.