Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Вскоре после избрания меня в комиссию Общественных работ, я был избран и председателем Больничной Комиссии. С больничным делом у меня было соприкосновение лишь по земской моей работе, и петербургские больницы мне были незнакомы, но я был молод, а молодость всегда самоуверенна, и я охотно взялся за это новое для меня дело. После избрания моего в конце мая, оно должно было быть утверждено Министерством внутренних дел, на что должно было уйти около месяца, и я решил использовать это время для того, чтобы подлечить свой ревматизм, который меня это время порядочно мучил. В России в апреле лечить его было невозможно, и поэтому я отправился в северную Италию, где недалеко от Падуи, около гряды невысоких Эуганейских гор были расположены два лечебных местечка — Абано и Батталия, где были горячие источники и были воронки с горячей грязью. И те и другие вулканического происхождения, как и сами горы. Больных обкладывали этой грязью или помещали в гроты, где были целебные источники, и в обоих случаях лечение было основано на обильном потении, которое продолжалось часа два и даже больше.

Я направился в Батталию и не пожалел, ибо, если полного исцеления она мне не дала, то все-таки меня подправила, а кроме того я познакомился с частью Италии, которую иначе вероятно никогда бы не повидал. Падуя, где я был несколько раз, была, например, одним из интереснейших городков страны. В ней работал Джотто, один из основателей современной живописи, в ней был один из старейших в мире университетов с курьезным анатомическим театром и самым старым ботаническим садом, и рестораном Педрокки, основанном около 1300 г., в котором меня накормили, хотя и современным, но довольно скверным обедом. Около Батталии было расположено местечко Арква-Петрарка, где родился знаменитый поэт Петрарка и где сохранялся его дом, превращенный в музей, главной достопримечательностью коего была, впрочем, только мумия кошки поэта, изрядно уже тогда облезшая за шесть веков.

Рядом с Батталией расположено Эсте, местечко, откуда пошел род этого имени, столь известный в истории Италии. Побывал я и в соседних имениях графов делла Роза и Бальби. В первом из них был замечательный сад с лабиринтом и разными водяными сюрпризами, а во втором был устроен Кальварио [31] Путь на Голгофу. — Примеч. сост. — особенность, часто встречающаяся в католических странах — ряд часовен, напоминающих остановки Христа на его смертном пути к Распятию и расположенных на склоне какого-нибудь холма. Заканчивается обычно этот ряд часовен церковкой, и так было и у графов Бальби. В ней за алтарем был ряд шкафов, которые нам открыли, и в них за стеклом в епископских одеяниях находилось около десятка скелетов; у всех на руках были белые перчатки и в них чаши с причастием. Род Бальби в течение веков служил в Риме папам, и эти скелеты были мощи святых, найденных в римских катакомбах и подаренных папами предкам настоящих Бальби. На всех отделениях шкафов были наклеены этикетки, указывающие мощи какого святого в нем находятся, а на одном, где рядом с большим был маленький скелет, я прочитал, что это мощи какой-то святой и ее святого сына, младенца такого-то, замученного во чреве ее. На мой непочтительный вопрос, как могли узнать имя этого святого младенца, если он погиб еще до рождения, ответа я не получил.

Одновременно со мной в Батталии лечились супруги Кюгельхен, еще молодые люди, но оба неврастеники, не знаю, кто больший. Отец Кюгельхена основал в Петербурге одну из издававшихся там немецких газет, и сын продолжал ее издание; весь его психический уровень был, однако, таков, что я сомневаюсь, чтобы его газета была особенно интересна. Как-то я поехал с ним в Падую; возвращаясь в ней на вокзал весьма заблаговременно, мы увидели входящий на станцию поезд, и Кюгельхен, боявшийся опоздать к жене, как сумасшедший бросился бегом к нему, и я за ним. Уже на ходу вскочили мы в один из вагонов, причем Кюгельхен чуть не оборвался, и только тут мы узнали, что поезд этот — экспресс, идущий в другом направлении и что первая его остановка в Виченце, в 60 километрах. Вернулись мы в результате в Батталию вместо 4-х в 10 часов вечера, причем Кюгельхен все время чуть не плакал, как его жена перенесет его опоздание. Я, наоборот, не пожалел об этом казусе, ибо в Виченце мы попали на празднование годовщины какой-то битвы, в которой в 1866 г. итальянцы разбили австрийцев, и мы увидели более или менее народное итальянское празднество.

Вернулся я через ставший позднее знаменитым Бреннер, и по дороге остановился на день в Вероне. Здесь я убедился, между прочим, что известная декорация к «Ромео и Джульетте», которую помнят все посетители старой петербургской оперы, неверно изображает мавзолей Скалигеров с левой стороны сцены, тогда как он должен был бы находиться с правой. Побывал я на гробнице Джульетты и убедился, что глупости человеческой нет предела: мраморный, почему-то открытый саркофаг над нею был весь заполнен визитными карточками посетителей, в большинстве, по-видимому, англичан и немцев.

Вернувшись в Петербург, я принял председательствование в Больничной Комиссии, которая была порядочно запущена. Долгие годы ее председателем был М. П. Боткин, брат профессора и любитель и знаток живописи, человек порядочный, но уже состарившийся. В 1904 г. его сменил тоже уже немолодой М. И. Петрункевич, который, несмотря на свой либерализм, не сумел наладить отношений с персоналом и скоро, в период революционных непорядков, ушел. Наконец, непосредственно передо мной около года председательствовал в Комиссии профессор-акушер Лебедев, очень мало ею интересовавшийся. В самой Комиссии ее делопроизводитель Околович, позднее бывший мировым судьей, порядочный, но нерешительный человек, и один из его помощников д-р Подановский, роли в ней не играли, и в конце концов тон ей задавал давно уже в ней служивший другой помощник делопроизводителя Волков, человек уже пожилой. Он попытался прибрать и меня к рукам, но когда ему это не удалось, то ушел на пенсию, чему я не воспротивился, ибо репутация у него была неважная, хотя лично я не мог чего-либо поставить ему в вину. Большую роль в Комиссии играл известный врач д-р Нечаев, возглавлявший совет главных врачей городских больниц и распоряжавшийся в Комиссии более или менее самодержавно. В первом заседании ее были выбраны два моих заместителя и попечители больниц, все из числа членов Комиссии. Функции попечителей были довольно неопределенны и, скорее всего, сводились к роли заступника за интересы больницы и наблюдателя за порядком в ней, но мало кто из них действительно их выполнял. Заместителями моими были выбраны А. И. Кабат, уже раньше исполнявший эти функции, и отставной генерал Нидермиллер, фактически меня заменявший, хороший, но ограниченный человек. Во время Японской войны он был в штабе Куропаткина начальником военных сообщений и уверяли, что его главной заботой было, чтобы почтовые поезда из Харбина приходили без опоздания, что, однако, почти никогда не случалось. Как-то, впрочем, случилось, что поезд этот пришел на час раньше, но радость Нидермиллера сразу прошла, ибо он получил ответ: «Ваше превосходительство, да это вчерашний».