Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Другим представителем аристократического Петербурга в этих совещаниях были П. П. Дурново, генерал-адъютант и бывший неудачливый московский генерал-губернатор. Хотя ему было уже около 70 лет, его главной отличительной чертой было увлечение балетом и хорошенькими танцовщицами. Ему принадлежала известная дача в Полюстрове, которая после Февральской революции стала штаб-квартирой анархистов.

Главной рабочей стародумской силой был Демкин, раньше мировой судья, а в то время товарищ городского головы (городской голова Резцов, порядочный человек и дельный инженер, принадлежал к новодумцам). Демкину приходилось давать объяснения в Гор. Думе за большинство членов Управы, которые были почти что бессловесны: бывшего губернатора Тройницкого, удаленного за какой-то формальный промах, Оношкевича-Яцыну, «перелета», принадлежавшего всегда к партии большинства, Бузова и Шлейфера. Этого я знал еще с младших классов Правоведения, откуда он был удален за малую успешность в науках; человек он был недурной и смирный, но очень незаметный. Демкин давал всегда объяснения очень спокойно, но дельно и, несмотря на то, что красноречием он не обладал, выходил обычно победителем из стычек с оппозицией. Из членов управы самостоятельно выступал только Ганьков, еще молодой, но малообразованный, хотя и бойкий человек и д-р Петров, объяснения которого вызывали часто улыбки; относились, впрочем, к нему добродушно. Уже только в эмиграции узнал я, что его главной страстью были не медицина и не общественная деятельность, а пение, уроками которого он и жил позднее в Париже.

Кроме Городской Управы в Петербурге уже издавна существовал ряд исполнительных комиссий, позднее санкционированных Городским Положением 1903 г. Работа была в них платная, и на нее всегда были кандидаты. В центре их стояла финансовая комиссия, во главе которой стоял долгие годы А. И. Кабат, цербером стоявший на страже городских интересов. В санитарной комиссии председательствовал другой старик, д-р Оппенгейм; еврей по происхождению, он меня очень удивил как-то своим ответом, что он не может взять в санитарные врачи одного из моих сослуживцев по Кр. Кресту, ибо тот еврей. От кого другого, но от Оппенгейма я такого ответа не ждал.

Из председателей комиссий особое место занимал П. А. Потехин, известный адвокат и брат драматурга, прекрасно поставивший комиссию по народному образованию и против которого, хотя он и был новодумец, никогда не решались выступать самые крайние правые. Кажется, в то трехлетие не был гласным военный инженер Веретенников, ранее игравший в Гор. Думе большую роль. В то время он был Костромским губернатором, превратившись из либерального общественного деятеля в крайне правого и нелюбимого губернатора. Впрочем, его административная карьера вскоре прервалась, и на следующих выборах он вновь был избран гласным. Говорили, что кто-то из его подчиненных подсунул ему прошение об увольнении его от службы, и он подписал его, не читая. Недоразумение это потом разъяснилось, но оставлять Веретенникова губернатором Столыпин уже не захотел.

Среди гласных новодумцев роль играл Красовский, про которого я уже упоминал, бывший в предшествующее трехлетие председателем Гор. Думы, и генерал Кузьмин-Караваев, бывший профессор Военно-Юридической Академии, удаленный оттуда за свое левое направление. Это удаление было одним из ярких примеров абсурдности тогдашней борьбы правительства с оппозицией, ибо Кузьмин-Караваев, очень порядочным человек, не был даже кадетом. Шумел много Фальборк, выступления которого не всегда были удачны, но пользы их отрицать было нельзя, ибо он часто бывал недурно осведомлен о закулисных шахермахерствах и его вопросы по этим делам служили предупреждением и Думе и тем, кто эти темные дела пытался провести.

Вступил я в Гор. Думу с января, когда ее деятельность началась избранием председателем Бобринского. Собиралась она обычно два раза в неделю, а когда рассматривалась городская смета, то иногда и три.

На этом я прерву воспоминания о Гор. Думе и обращусь к «Мирному Обновлению» — партии, основанной Гейденом и Стаховичем после роспуска 1-й Думы, которая в начале 1907 г. пыталась проявить большую деятельность. Ничего из этого не вышло, но я познакомился тогда в нем с некоторыми общественными деятелями, очень почтенными в общем, но именно в смысле общественной работы малополезными. Таким образом, например, член 1-й Гос. Думы инженер Байдак, управляющий какой-то южной железной дорогой и после эфемерного пребывания в Думе совершенно скрывшийся с общественного горизонта. Мало проявил себя в «Мирном Обновлении» кн. Е. Н. Трубецкой, который, впрочем, и в Гос. Совете, куда он был избран от университетской курии, редко когда выступал. Странное впечатление производил Н. П. Рябушинский, о котором не раз в те годы говорили по поводу его речей, всегда сенсационных, но которому ни разу и нигде не удалось выдвинуться на какую-либо ответственную роль. Даже в эмиграции попытки его объединить вокруг себя экономических и финансовых деятелей успеха не имели.

Много разговоров было осенью 1906 г. о скандале Гурко — Лидваль. Семья Гурко была, несомненно, талантливой, но, кажется, нигде ее не любили. Старика фельдмаршала ценили, как хорошего боевого генерала, отличившегося в Турецкую войну двумя походами за Балканы и дельного Варшавского генерал-губернатора, но очень не хвалили его жену. Когда позднее один из ее сыновей, морской офицер, неудачно пытался ограбить на французской Ривьере миллионера Половцова, то говорили, что он пошел в мать; когда он после этого сидел во французской тюрьме, то его брат, будущий товарищ министра внутренних дел, якобы передал ему при свидании яд, которым тот и отравился. Урожай 1906 г. был плохой, и было необходимо произвести срочные закупки зерна и муки, и выпало это на долю Министерства внутренних дел, где продовольственным делом ведал этот Гурко. Почему он доверился в этом деле Лидвалю, портному, ничего с хлебным делом общего не имевшему, для меня и посейчас не ясно. Знакомство с Лидвалем, как тогда писали, произошло через содержательницу дома свиданий, посещавшегося Гурко, но что этот человек, несомненно, крупного ума, мог поручить столь крупный подряд человеку некомпетентному, совершенно непонятно, тем более, что дом свиданий уж совсем не подходящее место для решения государственных дел. Единственное объяснение, которое я нахожу, это то, что Гурко, человек вообще самонадеянный, рассчитывал блеснуть выгодным для казны исполнением крупного дела, но это ему не удалось; наоборот, казна потеряла несколько сотен тысяч рублей и Гурко с Лидвалем пошли под суд, который признал их виновными, что, впрочем, не помешало Гурко быть через несколько лет избранным членом Гос. Совета от Тверского земства.