Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В числе наиболее критиковавшихся положений Основных Законов была пресловутая 9-я статья, дававшая правительству право в перерывах между сессиями Гос. Думы издавать в случае неотложности законы, с тем, чтобы по возобновлении думских занятий эти законы были представлены на ее утверждение. Взято было это положение из австрийской конституции, но позднее оно перешло и в практику других западноевропейских стран в форме законодательства по декретам правительства. И это понятно, ибо работа законодательных учреждений западного типа идет обычно столь медленно, что правительству приходится давать чрезвычайные полномочия, чтобы пропускать от времени до времени всю законодательную заваль. Разница с Западом только заключается в том, что это право дается там каждый раз по особым законам и правительству, ответственному перед палатами, а у нас оно принадлежало правительству без ограничения срока и притом правительству, ни в чем от Думы не зависевшему.

По случаю открытия Думы состоялся «выход» в Зимнем Дворце. Видно было, что Николай II и Императрица, оба очень бледные, сильно волновались. В Тронном зале, где были собраны члены Думы и Гос. Совета, я не был и речи Государя не слышал. Вечером в клубе мне говорили, что принята она была холодно, и когда Стахович возражал против этого, то кто-то из других членов Думы ему, улыбаясь, заметил, что он сам так громко кричал «ура», что не заметил, что мало кто его поддержал. День этот, впрочем, столь подробно описан, что останавливаться на нем я больше не буду.

В это время я предложил мою помощь Гейдену и его группе, но, в сущности, она мало в чем выразилась. Правительство Горемыкина совершенно не было готово к совместной законодательной работе с Думой, в чем, в сущности, оно не виновато, будучи назначено всего за три дня до открытия Думы. Но ничего не было приготовлено для нее и у министерства Витте, которое должно было бы подготовить надлежащие законопроекты для внесения их в Думу. Зато абсолютно нельзя было оправдать новых министров в том, что они не нашли ничего более подходящего для внесения в Думу, собранную, если не для установления нового режима, то во всяком случае для устранения непорядков старого строя, как два смехотворных законопроекта о прачечной и оранжерее Юрьевского университета. Таким образом, работа Думы после того, как она организовалась, получила скорее декларативный характер, и в этом периоде членам ее еще мало требовалось материалов по обсуждавшимся в ней вопросам. Припоминаю лишь, что по поручению Гейдена я был за какими-то справками в Переселенческом Управлении и в Совете Гос. Обороны и что в обоих, как только я сказал, что пришел от имени Гейдена, мне без всякой проверки, кто я такой, дали все необходимые сведения.

В Таврическом дворце внешнего порядка в дни 1-й Думы было мало. Приходил, кто хотел, и шел, куда хотел. Рассказывали, что как-то Муромцев заметил против себя на месте членов Думы незнакомое лицо и послал пристава узнать, кто это; оказалось якобы, что это был знакомый одного из членов Думы, заплативший тому 5 рублей за право посидеть на его месте одно заседание. Не ручаюсь за достоверность этого рассказа, но кто бывал в Думе в эти дни, должен признать возможность такого случая.

За несколько дней до роспуска Думы я уехал в Рамушево и не был свидетелем событий, его сопровождавших. Уже позднее слышал я про различные переговоры, происходившие в то время у Столыпина с представителями более правой общественности. Еще, впрочем, до этого Д. Трепов вел безрезультатные переговоры с главарями кадетов о вступлении их в правительство. Они отказались, и мне думается, что, если они отказались пойти в министерство Витте, то согласиться войти в то, которое должен был возглавлять Столыпин, было только последовательно: общее настроение в не революционных кругах значительно ушло за эти месяцы вправо, и кадетам едва ли удалось бы изменить направление правительства. К Столыпину больше подходили Шипов, Н. Львов и Гучков, с которыми он вел личные переговоры, но и они едва ли согласились бы одобрить тогда полностью его политику, и им пришлось бы или уйти от власти, до известной степени скомпрометированными, или остаться в правительстве бессильными пешками. Они предпочли не идти в него и, мне кажется, что они были правы.

В числе новых министров оказался после роспуска Думы и Васильчиков, получивший портфель Земледелия. Когда я его поздравил с назначением, он мне ответил телеграммой, вызывая в Петербург, и предложил мне пойти к нему чиновником особых поручений. Я охотно принял это предложение и вскоре начал свою службу при нем, но уже через несколько дней получил телеграмму от жены, вызывающую меня в Рамушево, ибо нашему Лелику стало плохо. Я сряду выехал, не сомневаясь, что это его конец, и действительно, в Старой Руссе меня встретил д-р Верман, чтобы сообщить, что уже накануне Лелик умер. Все, кто терял детей, знают, что это за горе, и смерть Лелика, которую мы в сущности уже считали неизбежной, не желая только сознаться в этом, была большим для нас ударом. Нескольких дней не хватило ему до трех лет, и из них полтора он проболел, но, несмотря на это, он был удивительно мягким и спокойным ребенком; капризов и плача у него никогда почти не бывало, и таким он остался до самого конца, наступившего на руках у матери, которая приняла ее, однако, так же покорно и мужественно, как позднее другие удары судьбы. Похоронили мы Лелика около церкви, а позднее перенесли его в часовню, которую построили при въезде в усадьбу. В часовне этой Стародеревенские служили также молебны, и у нас были сведения, что она сохранилась (и под нею гробик Лелика) до немецкого вторжения. А теперь?

Служба у Васильчикова протянулась недолго: не потому, что жалования я не получал, а потому, что работы для меня у него не нашлось. Сперва давал он мне законопроекты, вносимые в Совет Министров разными министрами, чтобы указывать ему их слабые стороны. По громадному большинству из них у меня замечаний не было просто потому, что они относились к вопросам, в которых я не был компетентен, и в памяти у меня остался лишь законопроект о введении всеобщего обучения. Составлен он был вообще не блестяще, и я дал Васильчикову записку с рядом замечаний на него. Главным из них было, что в законопроекте совершенно не затрагивался вопрос о подготовке учителей, и указывалось лишь, насколько я помню, что их будут поставлять семинарии и епархиальные училища. Мне было очевидно, что этих учителей и учительниц не хватит даже для пополнения нормальной убыли преподавателей в уже существующих школах, а тем более для многих тысяч новых школ. Я на это указал и подкрепил мое мнение справкой о количестве оканчивающих учительские семинарии и епархиальные училища, данные, которые я нашел в Суворинском «Русском Календаре». Как мне говорил Васильчиков, эта справка, которую он прочитал в заседании Совета Министров, решила вопрос о возвращении законопроекта в Министерство народного просвещения для обсуждения его в особой междуведомственной комиссии, в которую от Министерства земледелия он назначил представителем меня. Собралась она всего один раз под председательством П. М. Кауфмана-Туркестанского, бывшего тогда Министерством народного просвещения. Я повторил в ней мои замечания, которые оказались единственными общего характера, ибо другие члены комиссии критиковали законопроект с узковедомственной точки зрения, да и их замечаний было немного. После этого законопроект вернулся в недра министерства, и я его вновь увидел уже только через год, в 3-й Гос. Думе.