Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

На этих выборах в Думу мне пришлось впервые столкнуться с больным вопросом о конфликте личных убеждений с партийной дисциплиной. В теории верность убеждениям есть большое достоинство всякого человека, но общественному деятелю, особенно партийному, приходится постоянно идти на компромиссы, чтобы, уступая в мелочах, а подчас и в более серьезных вопросах, проводить свою основную линию. Конечно, решить, докуда можно идти в своих уступках не всегда бывает легко, и подчас не только отдельные лица, но и целые партии докатываются на этом пути до чистейшего оппортунизма. Но принципиально отрицать необходимость таких компромиссов нельзя; без них любое общественное собрание превращается в неорганизованное сборище недисциплинированных индивидуумов, неспособных на какую-либо творческую работу.

Вернувшись после выборов в Петербург, я отправился первым делом в Гос. Думу получить членский билет и занять себе место. Я знал Таврический дворец еще по устраивавшемуся на его прудах катку и горам. Позднее помню в нем устроенную Дягилевым историческую выставку русских портретов, очень интересную, но, тем не менее, привлекшую ничтожное число посетителей и, наконец, помню его во времена 1-й Думы, когда всякий мог в него входить и когда в громадном Екатерининском зале (во времена Павла I служившим конюшней для Кавалергардского полка) устраивались импровизированные небольшие митинги со страстным обсуждением насущных вопросов. Теперь, после обвала за несколько дней до открытия 2-й Думы потолка в зале заседаний, дворец был вновь отремонтирован, и громадный талант его строителя Старова проявился во всем своем величии. Непонятно мне было только, как архитектор, создавший такие жемчужины, как круглый зал при входе во дворец и Екатерининский зал, мог успокоиться на столь мало интересном наружном фасаде, как тот, через который входили во дворец со Шпалерной. Кстати, Екатерининский зал часто называли петербургской «Salle des Pas Perdus», но насколько он был и величественнее и в тоже время изящнее своего парижского прототипа!

При входе во дворец меня встретил его швейцар, бывший фельдфебель Преображенского полка, справившийся у меня, не мой ли брат был у него в роте вольноопределяющимся. В швейцары Думы он попал в награду за то, что был моделью для фигуры Александра III на известном его памятнике; выбрала его для этого Императрица Мария Федоровна, нашедшая, что из всех предъявленных ей солдат, этот более всего напоминал ей фигуру ее мужа. Как-то он говорил, что эта работа была самой тяжелой в его жизни: долгие часы приходилось ему сидеть без малейшего движения в неудобной позе, выбранной для статуи царя; все тело затекало и болело, а встать и размяться было нельзя. Едва ли кто-нибудь станет уверять, что памятник Александра III принадлежит к образцовым произведениям скульптуры; утверждали даже, что его автор нарочно хотел олицетворить в грузных фигурах царя и его коня всю тяжесть и тупость его режима. Мне думается, однако, что создавший этот памятник обитальянившийся князь «Паоло» Трубецкой просто не справился со своей задачей. Специальностью его были прелестные небольшие статуэтки, легкие и изящные, большие же монументальные фигуры оказались неподходящими к его таланту. Кстати, не могу не отметить, что его конь на этом памятнике удивительно напоминает коней Васнецовских богатырей на распутье, но с художественной стороны на Васнецова не было тех нареканий, которые вызвал Трубецкой.

В Думе я занял место внизу, в третьем ряду около среднего прохода, на котором и просидел почти 10 лет. Мне кажется, что и сейчас я с завязанными глазами без ошибки прошел бы в Думу на него.

Выборы в 3-ю Думу дали очень правый ее состав, который в общих чертах повторился и в 4-й Думе с той только разницей, что осенью 1907 г. избиратели были еще под впечатлением революционного движения, которое к 1912 г. уже проходило; с другой стороны, в 1907 г. правительство еще не отказалось от всех своих либеральных начинаний, на которые оно согласилось в 1905 г. для того, чтобы успокоить массы. Таким образом, 3-я Дума собралась с явной враждебностью по отношению ко всему, что имело не только революционный, но и подчас просто ярко либеральный характер, и с верой, что дружная умеренно-прогрессивная работа с правительством окажется возможной. Потребовалось несколько лет, чтобы эта враждебность и эта вера ослабли, но вполне исчезли они только в 4-й Думе, уже после начала войны.

В 3-й Думе я оказался одним из самых молодых ее членов; моложе меня были человек пять, и это определило мое положение: вначале я исполнял в ней преимущественно секретарские функции в разных ее комиссиях и группах. Работал я с увлечением и интересом, и эти годы, несомненно, дали мне много, а была ли моя работа полезна для страны, конечно, судить не мне.

Фракция октябристов, к которой я принадлежал, оказалась наиболее многочисленной. К ней первоначально примкнуло около 180 членов Думы. Состав ее оказался, однако, крайне разнородным, и в первые же недели заседаний многие от нее отпали, и этот процесс расслоения продолжался даже в 4-й Думе. Уже в конце 3-й Думы из 180 во фракции оставалось всего около 125 человек, причем большею частью уходили от нее вправо. Тем не менее, до 1917 г. октябристы были центральной группировкой, которая давала перевес своими голосами правому или левому крылу; положение для нее выгодное, но за то на фракцию падала вся ответственность за работу в Думе; редко бывало, чтобы наши мнения и голосования не подвергались резкой критике то справа, то слева.

Справа от нас находилась яркая крайняя правая группа, к которой первоначально примкнуло также около сотни депутатов, еще не определивших своего положения. Вскоре они, однако, откололись от крайних правых на вопросе об отношениях к правительству; правые находили Столыпина и его министров слишком либеральными, тогда как отколовшиеся слепо поддерживали его. Вскоре они стали правительственной партией «par excellence» [32] В высшей степени (фр.). и сохранили эту роль и в 4-й Думе. Приняли они название партии националистов и избрали своим лидером Балашова. Надо сказать, что в большинстве в нее вошли депутаты западных губерний, одинаково помещики и крестьяне с национальным чувством, обостренным долгим антагонизмом с польским элементом. Несмотря на свою многочисленность, группа эта была наиболее бесцветной и в 3-й и в 4-й Думе, и близость ее главарей к правительству только уменьшала ее удельной вес в Думе.

Кстати, коснусь здесь денежных отношений правого крыла к правительству: как это ни странно, но непосредственную помощь от правительства получали только крайние правые, причем косвенно она превращалась в помощь отдельным лицам; их газета «Земщина» могла существовать лишь благодаря казенной субсидии и один из их лидеров, Замысловский как-то объяснил мне, не стесняясь, что ему необходима платная работа в этой газете, ибо думских суточных ему не хватает на жизнь с семьей. Националисты прямых пособий, по-видимому, не получали, но про них утверждали, что когда они открыли свой «Национальный» клуб, то Крупенский получил казенные деньги на его оборудование. Уже во время войны в Думе был устроен кооператив и тот же Крупенский получил на него пособие, про которое немало говорили, но это было обычное пособие новым кооперативам, и хотя Крупенского и осуждали за то, что он его испросил, но по существу ничего нехорошего в этом не было. Крупенский принадлежал к многочисленной и влиятельной бессарабской семье. В Бессарабии честность не была наиболее яркой чертой общественной деятельности, но утверждали, что Крупенские был в этом отношении исключением. Зато по части избирательных интриг они всегда были мастерами, и наш П.Н. и в Гос. Думе занял в этом отношении первое место. Надо сказать, что Бессарабия, столь близкая к Румынии по своим нравам, всегда была отрицательным исключением в русской общественной жизни уже с первых годов существования земства. На выборах в 3-ю Думу дядю моей жены Мазаровича просили принять в них участие по Аккерманскому уезду. Он поехал туда, и затем в качестве выборщика принимал участие и в выборах членов Думы; потом он рассказывал с юмором, но и с презрением, о том, что он там видал. Запомнился мне эпизод о выборах в Думу какого-то подполковника (забыл его фамилию, ибо из Думы он ушел вскоре после начала ее работы); кто-то из Крупенских сперва агитировал против его избрания, утверждая, что тот обобрал опекаемых им сирот, а на следующий день с той же энергией распинался за него, и на вопрос Мазаровича о казусе с сиротами ответил: «Ну, знаете, это недоразумение». В пользу нашего Крупенского и его брата Александра, губернского предводителя, надо, впрочем, сказать, что оба они не предали России, когда румыны захватили Бессарабию.