Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Секретарем Думы был избран крайний правый, Варшавский профессор Созонович, скучный и исключительно тупой человек. При нем по Наказу полагалось не то 4, не то 5 товарищей секретаря, из коих два — октябрист Антонов и правый Замысловский — потом оставили след о себе в Думе.

Наказ, о котором я упоминаю, был выработан еще во 2-й Думе комиссией, в которой всю работу выполнил ее председатель В. А. Маклаков, бывший и автором проекта этого Наказа. Однако Сенат отказал в утверждении его, найдя в нем какие-то мелкие противоречия закону и поэтому 3-й Думе пришлось вновь создать комиссию по Наказу, в которой опять всю работу выполнил Маклаков. Наказ был составлен прекрасно и, несмотря на его неутверждение Сенатом, Дума решила руководствоваться им с первых же дней и только позднее одобрив новую редакцию его, которая почти не отличалась от первоначальной, но удовлетворила, тем не менее, Сенат. В Комиссию по Наказу был избран и я, но скоро ушел из нее, и помню только одну поправку Созоновича к нему, гласившую, что председатель Думы должен быть православным и русским по происхождению. Кто-то указал тогда Сазоновичу, что кандидат правых Бобринский первый не подошел бы под это требование, будучи потомком незаконного сына немки Екатерины II и отца, официально не установленного. Поправка Созоновича после этого, кажется, даже не голосовалась.

Первоначально Думе надлежало, разделившись на отделы, проверить правильность выборов в нее. Отменены были выборы только одного депутата от Минской губ., некоего Шмидта. Одно время он записался в число октябристов, но по существу был крайним правым, к которым сряду и перешел, хотя можно усомниться в том, чтобы вообще у него были какие либо искренние убеждения. Человек очень развязный, чтобы не сказать больше, он произвел на меня крайне отрицательное впечатление. Когда-то, будучи морским офицером, он был осужден за шпионаж, но позднее был восстановлен в правах. Он попытался привлечь к себе симпатии, хотя бы части членов Думы (требовалось для его исключения 2/ 3голосов), играя на своих правых убеждениях и на своем якобы безупречном поведении, подтвержденным его амнистированием, но все было напрасно. Шмидт оправдывался еще тем, что он продал немцам только старые планы Кронштадтских укреплений и что именно это и послужило основанием к восстановлению его в правах. Защищался он до конца и очень энергично, хотя положение его было безнадежным с самого начала.

В первые же дни Думы ушел из нее некий Ушаков, бывший председатель Самарской губернской управы. Его земляки объяснили нам, что при сдаче им должности у него оказались непорядки в кассе; по-видимому, он пополнил эту растрату, ибо суда над ним, кажется, не было, но в Думе оставаться ему было уже невозможно.

Следующим вопросом была организация комиссий. Намечены они были в соответствии со списком, выработанным октябристами. Когда он обсуждался еще в нашей фракции, я предложил создать еще комиссию по окраинным (национальным) вопросам. Мотивировал я мое предложение тем, что, в сущности, у нашего правительства не было определенной политики по национальным вопросам: была политика отдельных генерал-губернаторов, очень часто совершенно расходившихся со своими предшественниками во взглядах. Не вдаваясь в обсуждение вопроса, кто из них прав и кто не прав, я указал на противоречия в политике в Финляндии между политикой Бобрикова и Герарда, на Кавказе Голицына и Воронцова-Дашкова и в меньшей степени в Варшаве Гурко и его преемников. Мое предложение провалилось, и Гучков, бывший противного со мной мнения, потом мне сознался, что он не хотел обострять отношений с прибалтийскими немцами, входившими тогда в состав нашей фракции. Теперь я думаю, однако, что если бы мое предложение было принято, то оно вызвало бы только еще большее обострение национальных отношений; в комиссию попали бы лица с наиболее яркими национальными взглядами, как русским, так и иными, и в ней только пришлось бы людям более умеренным и тактичным умерять страсти без надежды создать в тогдашнем составе Думы что-либо положительное.

Кстати в это время сформировалось бюро октябристской фракции, председателем которого все годы 3-й Думы был Гучков. Я тоже все годы до революции входил в состав Бюро и в 4-й Думе был товарищем председателя его. Уйдя из комиссии по Наказу, я остался в Комиссии по Судебным реформам и в Комиссии Гос. Обороны, в которых продолжал работать до самой революции. В Судебной комиссии меня выбрали секретарем — функции не обременительные: сидеть в заседаниях около председателя и после заседания сообщать журналистам о том, что в нем происходило. Председателем комиссии был избран известный московский адвокат Шубинский, муж знаменитой актрисы Ермоловой. Хотя и октябрист по названию, он, в сущности, был гораздо правее нас (в 4-й Думе мы его выжили в независимую от нас группу правых октябристов). Главное, однако, было то, что он, очевидно, быстро сошелся с Щегловитовым, все годы работы 3-й и 4-й Дум до 1915 г. бывшим министром юстиции, так что скоро стало невозможным различать, где кончается Щегловитов и где начинается Шубинский и в меньшей степени наоборот. Щегловитов был, несомненно, человек способный и прекрасный юрист; когда-то он был либералом, еще во времена 1-й Думы его мышление более или менее отвечало тону Судебных Уставов 1864 г. Но он поправел значительно уже за полтора года между 1-й и 3-й Думами, а дальше его поправение шло без удержу, параллельно с поправением Гос. Совета.

Брат Щегловитова, вице-директор одного из департаментов Министерства внутренних дел должен был уйти со службы за какую-то, правда, неслужебную денежную аферу. Министра в нечестности никто не упрекал, но за то, что было не лучше, он терпел в судебном ведомстве лиц далеко не безупречных, если только они отличались крайне правыми взглядами и готовностью исполнять все его распоряжения. Надо сказать впрочем, что непосредственные подчиненные Щегловитова по министерству — его разновременные товарищи министра — Люце, Гасман, Веревкин, Милютин и заведующий межевой частью Чаплин (отец моего товарища по классу) были люди порядочные и дельные, равно как и выдвигавшиеся понемногу за эти годы на их место молодые юристы. По мере того, как мы с ними знакомились, и они также переставали нас опасаться, мы узнавали от них разные «секреты Мадридского двора» министерства, что подчас значительно облегчало нашу работу. Из этих юристов, быть может, наиболее любопытным был Гасман, прекрасный цивилист; еврей, он дошел до члена суда, но, чтобы продвинуться дальше, должен был креститься, и после этого быстро стал товарищем министра.

Комиссия Гос. Обороны позднее (если не ошибаюсь, уже в 4-й Думе) была переименована в Комиссию по Военным и Морским делам, по личной просьбе Николая II, видевшего в первоначальном ее названии посягательство на его прерогативу, ибо ему принадлежало попечение о государственной обороне, а Думе только ассигнование средств на нее. На этой почве еще в начале работы 3-й Думы произошел известный конфликт с правительством. В Думу был внесен законопроект о Морском Генеральном штабе, к которому было приложено и положение об этом штабе, которое докладчик (если не ошибаюсь, Савич) предложил включить в текст закона, что прошло. Моряки против этого не протестовали; но Гос. Совет увидел нашу крамолу и восстановил права монарха. В согласительной комиссии наши представители должны были признать формальную правоту Гос. Совета и в дальнейшем по всем аналогичным законопроектам мы только ассигновывали средства, а текст положения или устава о мероприятии, на которые они испрашивались и которые мы фактически тоже рассматривали, утверждался единолично Государем. По существу, однако, ничто не изменилось, ибо эти тексты помещались в приложении к законопроекту об ассигновании средств, и Дума могла исключить ту или другую часть испрашиваемых кредитов, указывая, на что именно и почему она их не дает.