Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Политические страсти разгорались в эти годы особенно в монастырях. Как раз тогда в Царицыне был настоятелем местного монастыря знаменитый Илиодор, в своих проповедях резко нападавший на очень умеренного саратовского губернатора графа Татищева, которого, как говорили, он даже предал проклятию. Удаление его из монастыря причинило администрации немало хлопот, тем более, что местный преосвященный Гермоген по существу поддерживал Илиодора. С другой стороны в Почаевской Лавре архимандрит Виталий прямо вел пропаганду в духе «Союза Русского Народа». Север России был в этом отношении гораздо спокойнее, и у нас в Новгороде поговорили только как-то об архимандрите Юрьева монастыря, бывшем офицере, который решил подтянуть своих монахов, не останавливаясь даже перед личной физической с ними расправой; впрочем, очень быстро и сам он был смещен в братию какого-то захолустного монастыря.

Возвращаюсь к остальным нашим министрам. Как я уже упоминал, Васильчиков остался министром земледелия недолго, и был заменен его товарищем Кривошеиным. В те годы у последнего создалась репутация крупного государственного деятеля, и во время войны о нем говорили, даже, как о возможном председателе Совета Министров. Несомненно, что у него было понимание того, что правительство должно иметь опору на местах и эту опору он искал в земствах, но когда мне пришлось ближе с ним познакомиться во время войны и в эмиграции, я очень в нем разочаровался. Особенно поразил меня разговор с ним летом 1916 г., когда я сдавал ему должность главноуполномоченного Красного Креста Западного Фронта и объезжал с ним наши учреждения. Зашел у нас разговор о земельной реформе. Я защищал свою тему о необходимости дополнительного наделения крестьян землею, на что он мне ответил, что он считает ошибочным и основное наделение их ею в 1864 г. И сослался на Прибалтийский край, где в начале 18-го века крестьяне были освобождены без земли и где, по его мнению, именно благодаря этому сельскохозяйственная культура достигла более высокого уровня, чем в остальной России. После революции сперва на юге России и затем в Париже, он принимал участие в группах промышленников, занимавшихся различными спекуляциями; по-видимому, они дорожили его безупречным до того именем, чтобы обделывать за этой вывеской довольно малопочтенные свои операции.

Кривошеин был неважный оратор, и в Думе читал свои, в общем, скучные речи. Зато он умел выбирать своих помощников, и такие лица, как Глинка, гр. П. Н. Игнатьев, Риттих и Тхоржевский, были, несомненно, из числа наиболее талантливых наших чиновников. Деятельность своего министерства он сумел связать с работой земств и 3-я Дума, в которой во всех ее секторах земский элемент был силен, очень это ценила и не только не урезывала его кредиты, а наоборот была готова их увеличивать. Глинка ведал переселенческим делом, которое до него было лишь в зародыше и которое при нем развилось в крупную организацию. В сущности, оно до известной степени заменяло в Зауралье земство, не существовавшее там, и Глинка умел найти для своего ведомства много живых людей. Вероятно, в дореволюционной России это было наиболее левое ведомство. Игнатьев в Департаменте земледелия наладил работу с земствами, которым передавалось большинство кредитов на агрикультурные улучшения; от них требовалось лишь, чтобы они принимали на себя половину расходов. Работа Игнатьева в Департаменте земледелия уже предопределила его продвижение в министры, и можно оказать, что в Думе все приветствовали его назначение в министры народного просвещения. Про Риттиха я уже упоминал, и должен еще раз подчеркнуть, что в числе чиновников царского времени, он был из наиболее талантливых, хотя особой личной симпатии и не внушал, именно потому, что душа у него была слишком чиновничья.

В Министерстве народного просвещения мы застали П. М. Кауфмана, за эти годы уже ставшего Туркестанским в честь заслуг его дяди. Я уже не раз упоминал о нем и еще многократно буду о нем говорить и, в общем, кроме хорошего ничего сказать о нем не могу, хотя крупным государственным деятелем он, конечно, не был. В Париже, работая с ним вместе в Красном Кресте, я одно время чуть не каждый день горячо спорил с ним, оставаясь каждый при своем мнении; в основе его политических аргументов лежало убеждение о божественном происхождении монархической власти и о греховности сопротивления ей. Наряду с этим у него было очень твердое убеждение о масонстве, как организации, цель которой является разложение всякой власти, дабы, в конце концов, установить всемирное господство еврейства. Как раз в эти годы я принадлежал к масонству и быстро повышался в его «градусах», также быстро убеждаясь, насколько неосновательно мнение о всемогуществе этой организации и даже о ее интернациональном характере; поэтому я имел полную возможность опровергать все доводы Кауфмана, но никакого эффекта на него мои доводы не производили.

Очень скоро его сменил старый профессор Шварц. Как и другие министры-профессора, Боголепов, Зенгер и Кассо, он был из Московского университета и так же, как они, очень правых взглядов. Из всех их выделился один Кассо, да и то не в положительную сторону, все же остальные ушли бесследно. Это были годы борьбы правительства с университетской автономией и со студенческими беспорядками, и министры из профессоров — сторонников правых взглядов, были бессильны дать им перевес в университетах. Кассо, точно неизвестно, благодаря кому попавший в министры (возможно, что, будучи бессарабцем, благодаря Крупенским), прославился удалением из Московского Университета группы профессоров-кадетов, но и он своей цели не добился и быстро сам вылетел из министров. По-видимому, повлиял на это впрочем тоже скандал с молодыми Денисовыми, сыновьями выборного члена Гос. Совета, узнавшими про связь их матери с Кассо и избившими его. Из непосредственных его помощников стоит отметить лишь профессора барона Таубе, обладавшего незавидным талантом раздражать своими выступлениями в Думе по самым мелким вопросам всех, кроме крайних правых. Он производил впечатление шавки, науськанной на Думу и нападавшей на нее, не разбираясь, есть ли для этого основание. В эмиграции Таубе принял целиком немецкий тезис, что никакой вины в 1-й войне с немецкой стороны не было, и читал на эту тему доклады, производившие грустнейшее впечатление.

Надо впрочем сказать, что в Министерстве народного просвещения отделы среднего и особенно начального образования не страдали тем окостенением, которым болели руководители ведомств. В них сидели люди сравнительно молодые и живые, у которых всегда можно было найти отклик на местные запросы. Мне не раз приходилось бывать в них по нашим новгородским, а еще больше старорусским делам и я не запомню, чтобы мне приходилось встретить безразличие или желание свалить дело на чужие плечи. Очевидно, тон задавал им директор Департамента Анциферов, человек скромный и скорее незаметный, но очень горячо относившийся к своему делу.