Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В прениях по сметам остальных министерств затрагивались самые разнообразные вопросы тогдашней политики; произносились речи подчас блестящие и умные и принимались пожелания о тех или других нововведениях, но, оглядываясь сейчас назад, я должен подивиться, с одной стороны, безразличию, которое проявлялось правительством к этим пожеланиям, выполнение многих из коих только устранило бы ряд нареканий на правительство, а с другой — иллюзиям, которые руководили нами еще в 1914 г., чтобы через семь лет работы еще думать, что этими пожеланиями возможно что-либо достигнуть.

Весной 1908 г. в связи со сметой Министерства путей сообщения обсуждались проекты постройки Амурской железной дороги и прокладки 2-го пути на всем протяжении Сибирской линии до точки, откуда от нее должна была отделиться Амурская линия. Это работа должна была быть закончена в 1912 г., но затянулась и, если не ошибаюсь, была закончена лишь в 1914 г. На некоторых участках она, в сущности, была полной их перестройкой для устранения больших уклонов. Насколько я помню, заданием этих работ было достижение пропускной способности всей линии в 40 пар поездов. Постройка Амурской линии вызвала возражения со стороны незадолго перед тем вступившим в Думу талантливого молодого кадета, инженера Некрасова, находившего проект недостаточно разработанным, особенно в головной его части. Впервые пришлось нам тогда ближе подойти к вопросу о строительстве в районе вечной мерзлоты, который, однако, на Амурской линии не явился, по-видимому, большим препятствием для работ. Проект прошел тогда в форме, предложенной министерством, и позднее других возражений не возбуждал.

В начале мая состоялось обсуждение финляндских запросов: кроме моего, был внесен еще другой, правыми, о революционном движении в Финляндии и о деятельности в ней организации «Войма». Еще когда у меня были разговоры с Корево, он убеждал меня упомянуть в моем запросе об этой организации, но я от этого уклонился, после чего он, видимо, передал бывшие у него материалы правым. В начале прений Столыпин заявил, что правительство берет на себя составление законопроекта об общеимперском законодательстве с Финляндией. После этого наш запрос сам собою отпадал, и был мною затем снят, однако, с возражениями против него выступили меньшевик Гегечкори и Милюков. Гегечкори был не знаком с финляндским вопросом, и его аргументы особого впечатления не произвели.

Речь Милюкова была гораздо серьезней, и мне пришлось подробнее ее разобрать. Главные его аргументы совпадали очень точно с доказательствами гельсингфорсского профессора Германсона, на что я и указал в моей речи. Это указание настолько обидело Милюкова, что в конце прений он выступил по личному вопросу с заявлением, что его мнения имеют самостоятельный характер. Мне впервые пришлось тогда говорить большую речь (что-то около часа); перед тем как начать ее, я порядочно волновался, а в дальнейшем необходимость напрягать голос меня несколько утомила. Я позднее убеждался, что когда мне приходилось выступать по каким-нибудь вопросам, не возбуждающим большого интереса и мне лично безразличным, говорил я всегда хуже, чем когда я волновался. По финляндскому запросу моя речь шла гладко, но когда я стал уставать, то к ужасу своему заметил, что не знаю, что дальше говорить. Никогда я не писал своих речей (позднее, когда в эмиграции мне пришлось говорить на иностранных языках, пришлось от этого правила отказаться) и брал на кафедру лишь небольшую записочку с перечислением того, о чем придется говорить. Пришлось в этот раз сделать усилие воли, взяться за свою шпаргалку, восстановить ход мыслей и благополучно закончить речь. Все это я выполнил, не переставая говорить, и в зале мои затруднения остались незаметными, но сам я и посейчас не могу вспомнить спокойно этих тревожных мгновений, в другой раз более никогда не повторившихся.

После этих запросов Дума вернулась к бюджету и впервые напала на Щегловитова, которому ставили в укор его давление на судей. Как известно, они пользовались несменяемостью, но на практике это их право обходилось. Судье, деятельность которого министерством признавалась неподходящей, предлагалось на выбор: или добровольно уйти в отставку или послужить объектом особого дисциплинарного производства в Сенате. Обычно, зная политические взгляды сенаторов, судьи с более или менее левыми взглядами предпочитали сами подать в отставку. Вот эта-то практика, развившаяся при Щегловитове, и послужила объектом критик в Думе и не только со стороны одних левых.

Обсуждение законопроекта о контингенте новобранцев вызвало предложения диаметрально противоположного характер. Дума приняла без прений пожелание о привлечение к отбыванию воинской повинности всех народностей, обитающих в пределах Империи, но параллельно с этим правые внесли предложение об освобождении от отбывания ее евреями. Антисемитизм правых ни для кого не был секретом, и он проявлялся по всем вопросам, к которым можно было пристегнуть евреев, но в вопросе о воинской повинности их выступления были особенно настойчивы, и ряд лет они настаивали на устранении от нее евреев. При обсуждении контингента новобранцев, Редигер заявил еще, что сверх технического оборудования армия особенно нуждается еще в увеличении в ней числа сверхсрочных унтер-офицеров; требования его были, однако, очень ограничены: по его словам было бы вполне достаточно иметь их по два на роту.

По смете Министерства юстиции было принято пожелание о скорейшем внесении законопроекта о реформе Сената, которое и было исполнено Министерством, хотя оно и уменьшило значительно в своем проекте объем независимости этого высшего административного судилища по сравнению с первоначальным проектом, выработанным «Сабуровской» Комиссией в 1905 г. Другое пожелание — это по смете Министерства внутренних дел, о внесении проекта реформы полиции, было выполнено лишь в 1912 г., но, как я уже указывал, в Думе этот законопроект не получил движения.

Когда, после летнего перерыва мы собрались вновь в октябре 1908 г., нам в первых же заседаниях пришлось столкнуться с вопросом об устранении от участия в заседаниях Думы членов ее, привлеченных к следствиям в качестве обвиняемых. Речь шла тогда об устранении наших коллег кадета Колюбакина и социал-демократа Косоротова. Насколько мне помнится, принципиального разрешения этот вопрос тогда не получил, ибо очень скоро и Колюбакин и Косоротов были осуждены за произнесенные ими еще до созыва Думы речи и выбыли из Думы, а позднее таких случаев вновь обсуждать ей не пришлось.

Во 2-ю сессию в числе законопроектов, внесенных в Думу, был один, меня очень заинтересовавший — о реорганизации управления Дальним Востоком. По этому законопроекту предполагалось, между прочим, организовать новую Камчатскую губернию. Этот после Крымской войны совершенно забытый край меня интересовал уже давно. Теперь я перечитал все наши материалы о нем, какие только мог найти, повидал ряд лиц, начиная от будущего генерал-губернатора Гондатти до упоминавшегося мною Ландсберга, и у меня явилась мысль бросить Думу и просить о назначении меня Камчатским губернатором. Выполнена она мною не была, ибо жена оказалась против нее: нашей старшей девочке шел уже 8-й год, надо было думать об ее ученье, а во всей будущей губернии было тогда, если не ошибаюсь, всего лишь одно начальное училище, в Петропавловске. Жалеть мне об этом позднее не пришлось, но сейчас, когда я читаю о всем, что после революции было открыто и сделано во всем этом огромном районе, мне подчас становится жалко, что я тогда не привел в исполнение моей мысли ехать туда. Губернаторами на Сахалин и на Камчатку были назначены тогда весьма заурядные чиновники (а на Сахалин просто глупый), и не удивительно, что в обеих губерниях до революции ничего сделано не было.