Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

В Судебной комиссии мне в эту сессию пришлось докладывать маленький законопроект о размежевании земель в Карской и Батумской областях, который позднее вызвал поправки со стороны кавказских членов Гос. Совета и рассматривался в согласительной комиссии. Тогда мы не обратили внимания на поправки, внесенные в нашу редакцию, но, припоминая сейчас этот законопроект, должен признать, что он осуществил, в сущности, серьезную аграрную реформу. В этой местности действовали еще турецкие, или точнее мусульманские законы, по которым собственником всех земель является султан, предоставляющий земли в пользование отдельным лицам. Конечно, это была лишь фикция, ибо это право пользования ничем не отличалось от права собственности, но редакция Гос. Совета во всяком случае, незаметно для нас устраняла и этот остаток государственного права на землю.

Во 2-й сессии я уже сосредоточил свое внимание в Комиссии Гос. Обороны на вопросах военно-санитарных. Во главе Военно-санитарного ведомства стоял тогда врач Евдокимов. Надо сказать, что у этого ведомства репутация была до него неважная, и он ее не изменил. Утверждали, что все назначения на должности старших врачей производились за мзду. Проверить этого мне не пришлось за все пять лет, что я занимался санитарной сметой, и ни одного наглядного примера подобного назначения за плату мне ни разу указано не было. Но что общий дух управления был затхлый, это несомненно, и Евдокимов его не освежил, хотя ему и удалось провести реформу, сделавшую врачей хозяевами всего военно-санитарного дела. Необходимо сказать, что в войсках врачи все еще находились в худшем положении, чем офицеры, хотя культурный их уровень был и значительно выше среднего офицерского уровня. Чины они получали гражданские, погоны их были у́же офицерских, и еще держалось старое презрительное их прозвище «клистирных трубок». Провести приравнение врачей к офицерам Евдокимову не удалось — предубеждение против этого было еще очень сильно, но зато в военно-госпитальном строе, где до него врачи лишь лечили, а вся административно-хозяйственная часть принадлежала военным и чиновникам с подчинением им врачей, он добился, наоборот, первенства врачей.

Надо, однако, признать, что результаты этой реформы ко времени 1-й войны совершенно не сказались. Карьера военного врача в те времена далеко не являлась заманчивой, и за редкими исключениями все, что среди них было способного, по отбытии обязательных лет службы, сбегало на гражданскую службу. Во время 1-й войны мне не раз приходилось встречать дивизионных и корпусных врачей, быть может, и вполне почтенных людей, но за десятилетия своей службы превратившихся в чиновников военного ведомства, вне своей канцелярии ничего не знавших.

Отмечу еще, что военное ведомство в число врачей не допускало евреев. Таким образом, получился в теории абсурд: в Военно-Медицинскую Академию, предназначенную подготовлять врачей для армии, студенты-евреи допускались, но по окончании курса двери в эту самую армию им были закрыты. Иные обходили это, переходя фиктивно в лютеранство, но для других это был вопрос совести драматического характера. На него, однако, скоро обратили внимание правые и внесли в одну из комиссий пожелание о прекращении доступа евреям в Академию, что и прошло и в Комиссии, а затем и в Думе.

По мелким законопроектам об ассигновании средств на постройку новых зданий для Академии мне пришлось несколько раз быть в ней и столкнуться, между прочим, с курьезным фактом, когда рутина все делает, чтобы обойти новшества. В Академии уже было, если не ошибаюсь, построено одно здание для квартир служителей и испрашивались средства на постройку второго. Мне показали, в каких печальных условиях живет этот персонал, и естественно, что возражений у меня против постройки этого здания не нашлось. Однако, тут же мне рассказали, что некоторые из служащих отказываются от переезда в новые квартиры: в новом здании одна кухня полагалась на этаж, то есть, на 6 квартир, и жены служащих боялись, что совместная готовка будет поводом для постоянных ссор. В особенности любопытным был случай сторожа покойницкой, в которую свозились полицейские покойники со всего города для анатомического театра Академии: зарезанные, раздавленные, утопленники, часто изрядно разложившиеся. Помещался этот сторож с женой и несколькими детьми в одной каморке напротив покойницкой, в полуподвале, в атмосфере, даже в мороз отдающей гнилью. Однако даже и этот сторож не желал оставлять своего соседства с покойниками для квартиры в новом здании.

Я уже упомянул выше, что мне, как и всем членам Думы приходилось иметь разговоры с различными лицами, так или иначе заинтересованными в том или ином законодательном вопросе. В числе этих лиц у меня побывала в эту зиму элегантная дама, как оказалась окончившая юридический факультет в Париже, возбудившая тогда вопрос о допущении женщин в число адвокатов. Об этом было внесено в Думу законодательное предположение, но против него категорически восстал Щегловитов — по каким мотивам, в сущности, никто не знал — и дело дальше не пошло.

Во 2-ю сессию с осени рассматривались в Думе вероисповедные законы, в общем установившие свободу совести. В этом случае, в общем, октябристы шли заодно с левым крылом. Наоборот, правые хотели вернуться к прежнему положению недопустимости ослабления официальной роли православия и к запрещению образования старообрядческих общин. Победить им, однако, не удалось. Позднее, уже к весне, рассматривался законопроект об изменении авторских прав, по которому кадеты настаивали на сокращении 50-летнего срока пользования им наследниками автора до 30 лет. Предложение это, однако, не прошло. Вопрос о предоставлении иностранцам одинаковых прав с русскими авторами, на котором в те времена особенно настаивало французское правительство, особого внимания к себе не привлек, ибо в ту пору подобное соглашение было бы далеко не в пользу России.

Не помню, что послужило мотивом для образования в конце этой сессии особой городской комиссии: не то законопроект об образовании особой правительственной комиссии по канализации и водоснабжению Петербурга, не то законодательное предположение о пересмотре Городового Положения. Я был выбран председателем этой комиссии и оставался им до 1914 г. Работа ее шла дружно, без осложнений, но вместе с тем и незаметно. Представители ведомства в ней Анциферов и его помощник Евстифеев и позднее Витте были всегда настроены мирно, но за пять лет работы комиссии оно все-таки ничего серьезного не сделала.

За эту зиму в Думе был рассмотрен ряд интересных запросов. Первый из них касался деятельности саратовского епископа Гермогена и его конфликта с губернатором Татищевым. Насколько я знаю их по рассказам (ни того, ни другого лично я не знал), оба были люди порядочные и деликатные, но Гермоген опоздал рождением на два столетия, и вся психология его не подходила к послереволюционному времени. В результате он был из Саратова переведен куда-то в Сибирь.