Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Я уже упоминал, что в нашей среде был приват-доцент Годнев, обладавший душою контрольного чиновника. Занимался он проверкой отчетов по исполнению государственных росписей, и на этой почве у него установились близкие отношения с чиновниками госконтроля, которые часто сообщали ему о тех или иных непорядках, по которым им не удавалось добиться их устранения. По-видимому, этим путем получил он сведения о представлении никому неизвестному отставному генерал-майору Сенявину участка нефтяных земель в районе Баку. На эти казенные земли еще за несколько лет до того были назначены торги, которые были, однако, опротестованы в Сенате, который их и отменил. Сейчас я не припоминаю подробностей этого дела, но, в общем, в нем были заинтересованы все тузы нашей нефтяной промышленности, и речь шла о многих миллионах. Поэтому решение Сената, усомнившегося в чистоте всей операции торгов, всеми приветствовалось, и вот в это время Тимирязев между прочими мелкими делами подсунул Государю проект повеления о предоставлении Сенявину порядочного участка в наиболее богатом нефтью районе. Государь подписал это повеление, но как только Годнев узнал о нем, в Думу был внесен запрос. Говорили тогда, что Сенявин был выпущен вперед в виде пробного шара, с тем, что если его концессия пройдет незаметно, то за ней пойдут следующие и, в конце концов, торги будут сведены на нет. В числе других конкурентов называли сослуживца Государя по лейб-гусарскому полку Голенищева-Кутузова-Толстого и управляющего Собственной Е. В. Канцелярии по принятии прошений — Мамонтова. Благодаря запросу эта комбинация, однако, не прошла и, наоборот, последствием его явился уход Тимирязева с министерского поста. Заменил его управляющий Гос. Банком Тимашев, человек порядочный, но скорее незаметный.

Государственный Контроль был учреждением, я бы сказал, исключительным во всем мире, и с точки зрения моральной, очень высоко стоявший. Мне всегда казалось, что в нем более чем в каком другом учреждении выявлялась бóльшая моральная высота русского народа, по сравнению с другими племенами. Несомненно, что и преступления и злоупотребления среди русских были, быть может, не менее многочисленны, чем в других странах, но тогда как там они считались чем-то более или менее нормальным, у нас на них смотрели, как на нечто, чего не должно быть. Легендарные разбойники, вроде Кудеяра, на старости лет шедшие в монастыри, или Некрасовский Влас, именно и отражают эту сторону русской морали. В области государственной нашей деятельности Контроль олицетворял эту особенность нашей психологии. Кроме проверки бумажной отчетности он осуществлял также и фактический контроль над работами за счет казны и над поставками ей. Эта его деятельность часто вызывала нарекания, контроль обвиняли в излишнем формализме (что подчас, несомненно, бывало), но самая возможность его вмешательства в осуществление любой хозяйственной операции имело громадное оздоровляющее значение.

Надо, однако, признать, что в высших сферах Контроля подчас наблюдалась уступчивость, которой не было внизу и которую не всегда можно было одобрить. Вызывалась она «высшими государственными соображениями», но, конечно, можно спросить, была ли она, в конце концов, полезна государству или нет; в действительности Гос. Контролер был членом Совета Министров и как таковой, сидя за одним столом с другими министрами, неизбежно должен был не слишком настаивать на разоблачении изъянов в их ведомостях, особенно, если они наблюдались на верхах. По этому поводу мне припоминается рассказ Булатова-отца, управлявшего эмеритальной кассой Министерства юстиции по поводу придирок к нему Контроля. Дело было еще в додумский период, и как-то, рассердившись, он спросил представителя Контроля, почему он обращает внимание на мелочи, в которых по существу ничего неладного не было, а наряду с этим промолчали, что у Булатова в какой-то ведомости не хватало нескольких миллионов, не помню уже куда-то переведенных. «Ведь вы же должны были заметить это?» — спросил он. — «Заметить-то мы заметили, но сумма была очень крупная и мы знали, что она найдется, а, кроме того, ссориться с Министерством юстиции не хотелось».

Государственными Контролерами были все люди честные и, в общем, достаточно независимые. В прошлом отмечу Т. И. Филиппова, большого любителя русского фольклора и, в частности, церковного и народного пения. «Тертий Иванович» был популярен в самых разнообразных кругах и даже попал в один из Горбуновских анекдотов. Из высших чинов Контроля отмечу еще Васильева, как и Филиппов, близкого к славянофильским кругам и ходившего всегда в поддевке.

В 1906 г. Гос. Контролером был крайний правый Шванебах, при Столыпине замененный Харитоновым, считавшимся в Совете Министров представителем левого крыла. Сын его был членом 3-й Думы и сидел среди прогрессистов; вероятно и отец его был приблизительно тех же взглядов. Уже во время войны он был заменен Покровским, о котором я уже говорил.

Бюджетные прения начались, кажется, в марте, тогда как бюджетный год начинался уже с 1-го января. То же повторилось и в следующие годы, почему возникло предположение о перенесении начала исполнения сметы на 1-е июля. Технически это оказалось, однако, столь сложным, что так и не было никогда выполнено. Начинались эти прения всегда длинным докладом Алексеенко, которого все слушали с большим вниманием, хотя оратором был он не блестящим. Во время общих прений выступали и представители всех партий, а также неизменно Коковцов. То же повторялось при обсуждении отдельных смет, только Алексеенко заменили докладчики по этим статьям, а вместо Коковцева защищали их соответствующие министры. Министр иностранных дел выступал всегда с особого разрешения Государя, которому по Основным Законам принадлежало исключительное право руководить иностранной политикой. Обычно в этих речах делался министром обзор всего нашего международного положения. Критиками нашей дипломатии выступал обычно с левой стороны Милюков, защищавший Болгарию, в которой он был одно время университетским профессором, против того сдержанного отношения к ней или, вернее, к князю Фердинанду, которое не скрывали в нашем Министерстве иностранных дел. Справа эта политика критиковалась за холодные отношения к Германии, тогда как, по мнению этого крыла, основою нашей политики должно было быть восстановление союзных отношений между обеими монархиями.

Позднее у меня создалось впечатление, что в основе этих нападок лежало опасение (основанное на отражении в стране неудач Японской войны), что новая война, на этот раз с Германией, будет иметь последствием серьезные революционные движения в стране и падение царского режима. Отсюда естественно вытекала мысль о необходимости сближения с Германией, что предупредило бы войну, но естественно за счет отдаления, а, быть может, и разрыва с Францией. Не знаю, насколько это сознавали ясно думские правые главари, но таков был общий ход мышления П. Н. Дурново, который, конечно, политически стоял гораздо выше Маркова 2-го и компании. Что избежание любой войны должно было быть задачей любого правительства, не возбуждало, конечно, сомнений ни в ком, но союз с Германией никому, кроме крайних правых, тогда не улыбался, ибо ни у кого не было веры в то, что он не послужит для Германии исключительно для достижения мировой гегемонии.