Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

После этих двух представлений я уже ни Государя, ни Государыни больше никогда не видел. Кстати отмечу, что во время войны мне пришлось еще видеть Государя в Минске, в декабре 1915 г., при проезде его в Вильну, где он должен был смотреть войска. Собраны тогда были на платформе Либавского вокзала все высшие чины штаба фронта, к коим причислялся и я. Выстроили нас в один ряд, и Государь прошел мимо нас, причем все мы называли себя, когда он к нам подходил, и он некоторым задавал вопросы. Было морозно, вьюжно и очень, в общем, неуютно: обход нас Государем в полутьме, при слабом освещении платформы ничего в себе торжественного не имел и продолжался недолго, каких-нибудь полчаса.

Относительно царских посещений войск мне пришлось позднее слышать мнение, что они только зря отвлекали войска от дела, утомляли их и настроения не поднимали. Лично я слышал тогда же рассказы только про Виленский смотр и то, что мне говорил персонал нашего Георгиевского лазарета, расположенного здесь, напомнило мне посещения Государем учебных заведений в Петрограде, когда молодежь в восторге долго бежала за царскими санями. По Виленским рассказам настроение у войск было несомненно поднято этим посещением.

В течение зимы и весны объехал я раза по два и по три все армии и побывал почти во всех наших учреждениях. Наиболее серьезная медицинская работа производилась в госпиталях, большею частью прекрасно расположенных в тылу. В Полоцке наши Георгиевские госпиталя заняли кадетский корпус и образовали здесь крупное учреждение в 800 кроватей, очень солидное и с прекрасными медицинскими силами. Хорошо поставлены были госпиталя также в Витебске, Смоленске и Гомеле. В последнем были расположены два Крестовоздвиженских учреждения — госпиталь и лазарет; первый из них, потом, в 1916 г., был отправлен во Францию для обслуживания посланных туда наших войск, и с персоналом его, врачами и сестрами, мне пришлось там потом часто встречаться. Во главе его стоял д-р Белавенец, выдающийся хирург, и в числе врачей были д-ра Лясковский и Овен, хорошо знакомые потом русскому беженству Парижа по работе в амбулатории русского Красного Креста. О Гомеле раньше я слышал только, как о грязном еврейском местечке, который обыватели его, в подражание Баден-Бадену, якобы называли Гомель-Гомелем, а теперь был очень удивлен, когда увидел, что он стоит много выше большинства западных наших городов и по распланировке, и вообще по внешнему своему благоустройству. Такую гостиницу, как здешний «Савой», мне в этом районе нигде не пришлось видеть.

К сожалению, времени у меня было мало, и поэтому не удалось побывать в усадьбе князя Паскевича (в то время уже его вдовы). Позднее я слышал, что во время революции часть дворца сгорела, и сохранились только церковь и музей. Старушка-княгиня после революции долго жила у своей бывшей прислуги, кажется, в Киеве, где ей, без ее ведома, помогали Гомельские евреи, многим из которых она в свое время широко помогала. Покойный муж княгини, единственный сын фельдмаршала, будучи еще молодым человеком, был назначен генерал-адъютантом к Александру II, но затем провинился своими симпатиями к конституции, получил за это от Государя выговор и вышел в отставку. Я их обоих — и его и княгиню — встречал стариками лет 70-ти после того, как мой брат Георгий в 1902 г. женился на их внучатой и любимой племяннице О. В. Скарятиной. После смерти Паскевича и княгини его громадный майорат должен был перейти к его племяннику, члену Гос. Совета Балашову, отцу члена Гос. Думы, и без того одному из богатейших людей России, и создать таким образом чуть ли не первое в России состояние, но судьба судила иначе!

В районе Гомеля мне пришлось еще побывать в Клинцах и Новозыбкове, где тоже были наши лазареты. Впереди Гомеля по направлению к фронту несколько раз проезжал я через Бобруйск. Удивительно, как похожи были друг на друга все эти Николаевские крепости — Двинск, Бобруйск, Ивангород, видимо, и Новогеоргиевск. Бобруйск лежит на большом шоссе из Минска в Варшаву, по которому я не раз проезжал обычно дальше на Слуцк. По железной дороге мне приходилось ездить из Гомеля в Речицу — маленький неинтересный городок, и дальше по станциям, где были расположены наши отряды. Впереди Слуцка мне пришлось быть как-то в усадьбе, где находился наш передовой и дезинфекционный отряды. Тут же помещался и авиационный отряд; здесь мне показали дыры в потолке и в полу, совсем около кровати нашего летчика, неприятно разбуженного немецкой бомбой, брошенной с аэроплана, но по счастью не разорвавшейся.

Чаще всего на фронте мне пришлось бывать в районе Барановичей, где не раз заезжал я в штабы корпусов. Стояли здесь тогда 25-й корпус, гренадерский, 9-й и 10-й. Первым из них командовал в то время Ю. Н. Данилов, о котором я уже не раз упоминал. Как-то я попал к ним на проводы начальника штаба корпуса генерала Никитина, молодого, живого, интересного человека, назначенного начальником дивизии. Не думал я, что месяца через 2–3 мне придется прочитать телеграмму о том, что этот самый Никитин убит пулей при обходе траншей. Гренадерами командовал ген. Куропаткин, недавно назначенный и вскоре ушедший главнокомандующим на Северный фронт. Как командир корпуса он оказался очень хорош, но переэкзаменовки на главнокомандующего он не выдержал, и вскоре был сменен. Видел я его только один раз, в его штабе, недалеко от станции Погорелицы. Был я у него вечером, в слабо освещенном, но уютном его кабинете, и сам он был какой-то уютный. Говорили мы на разные темы и все, что он высказывал, было умно и своевременно.

В 9-м корпусе я застал только начальника штаба, незнакомого мне по фамилии, генерала Покатова. Каково было мое удивление, когда, войдя в его кабинет, я увидел старого знакомого по комиссиям Гос. Думы, бывшего начальника Азиатского отдела Главного штаба — Цейля, как оказывается, переменившего за время войны фамилию. В 10-м корпусе я помню посещение только при Н. А. Данилове, уже весной 1916 г., когда он, не поладив окончательно с Эвертом, оставил место главного начальника Снабжений. Странное это было назначение — после батальона человек ничем не командовал, обе войны пробыл на тыловых должностях, и прямо был назначен командовать корпусом! Впрочем, боев сколько-нибудь крупных при Данилове в корпусе не было, и он смог мирно просидеть в нем до революции, когда Гучков даже провел его в командующие армией.

В 3-й армии я застал командира 3-го Кавказского корпуса известного генерала Ирманова. Вероятно, у него были известные боевые качества. Личная храбрость у него несомненно была, но то, что он мне изложил — его проект о быстром окончании войны путем посылки отряда в Болгарию — было изумительным детским лепетом; умом этот генерал безусловно не блистал. Очень среднее впечатление произвел на меня и генерал Розанов, начальник штаба корпуса. Позднее, в эпоху падения Колчака, он был генерал-губернатором во Владивостоке, и славы там не приобрел, что меня нисколько не удивило.