Эммануил Беннигсен - Записки. 1875–1917

Столь же серое впечатление, как Ирманов, произвел на меня и другой Порт-Артурский герой, командир 2-го Кавказского корпуса генерал Мехмандаров. Артиллерист и, видимо, более образованный человек, чем Ирманов, таких фантазий он не высказывал, но и вообще мыслей своих не обнаруживал.

Весь Западный фронт представлял из себя ряд невысоких кряжей между большими болотами, причем районы армий большею частью отделялись друг от друга болотами, как, например, между 4-й и 10-й. Здесь стояли какие-то ополченские и кавалерийские части, ибо наступления здесь сколько-нибудь значительных немецких сил нельзя было предполагать, несмотря на то, что немцы проложили тут массу дорог. Не было здесь и наших лазаретов и отрядов, часть которых по самому существу своему тяготели к железным дорогам, куда свозились и все раненые; другие же были переданы корпусам, тоже тут не располагавшимся. Передовым учреждениям Красного Креста здесь обычно отводились помещения из лучших, но далеко не всегда они были хоть сколько-нибудь сносными; в лучшем случае это были запущенные, загаженные усадьбы, но обычно деревенские избы. Во многих из наших учреждений мне пришлось побывать за эту зиму, во многих я ночевал. Приезжал я всегда невзначай, не предупреждая о себе, и посему видел наши учреждения такими, какими они всегда были. Бывало, что лица, к которым я обращался, сперва меня не признавали и показывали учреждения, как чужому. Но про все эти учреждения я могу сказать, что стыдиться за них Красному Кресту было нечего, а большинством из них он мог бы гордиться, несмотря на те крайне тяжелые условия, в которых им приходилось часто работать.

Добавлю еще, что ко всем прочим тяжелым сторонам работы на фронте с весны 1916 г. присоединилось еще бросание бомб с аэропланов. Налетали они и раньше, но больше в одиночку, теперь же сразу появлялась целая эскадрилья, и тогда как раньше бросалось 2–3 бомбы, теперь бывали случаи, что бросались их больше 100. При мне особенно больших бед они лечебным учреждениям не причиняли, хотя и случалось, что бомбы в них попадали. После же моего отъезда в районе 2-й и 10-й армий немецкая бомба упала в отряд одной из наших сибирских общин и убила и ранила несколько сестер, и в том числе одну очень милую и дельную сестру Чагину, показывавшую мне их отряд, когда я у них был месяца за два до этой катастрофы. Вообще, несомненно, немцы совершенствовали неустанно и технику налетов, и самые бомбы. Зимой 1915–1916 гг., например, под Минском показывались только изредка, и те по ночам, лишь цеппелины; еще в сентябре или октябре 1915 г. одному из них удалось разрушить бомбой небольшой двухэтажный домик около Либавского вокзала, позднее же над самым городом им уже не удавалось показываться: их задерживал артиллерийский огонь. Интересная была картина ночью, когда по небу начинали бегать лучи прожекторов, а затем показывались и разрывы снарядов. К весне 1916 г. появления цеппелинов прекратились, но зато стали появляться, и уже днем, аэропланы. Как в Минске, так и на фронте, повсюду около штабов и станций были поставлены орудия, которые и приветствовали эти аэропланы своим огнем.

Сами бомбы, ими бросаемые, стали гораздо опаснее. Раньше они делали воронку в земле, а взрыв шел веером вверх, теперь же, как мне объясняли артиллеристы, взрывчатое вещество оставалось над землей, в которое заделывалось несколько пружин, прикрепленных под бомбой. Разрыв шел тогда параллельно земле, так что осколки залетали подчас за ¾ версты, и еще за ½ версты свободно пробивали дюймовую доску, причиняя громадный вред. Пришлось в лагерных расположениях насыпать валики, которые задерживали бы осколки. Однако большая часть этих усовершенствований стала применяться уже после моего отъезда с фронта. В общем, мне пришлось видеть падение бомб на Западном фронте довольно редко — больше попадал я под пули и осколки наших снарядов, рвущихся в небе около аэропланов. Подчас эти осколки давали немало жертв, и лично мне пришлось в одном из наших отрядов видеть унтер-офицера, которому оторвало руку и обнажило ребра упавшим обратно стаканом нашей шрапнели. В другом отряде я нашел и начальника его А. А. Киндякова, и помощника его еще совершенно обалдевшими, ибо как раз перед моим приездом разрывом аэропланной бомбы их обоих отбросило на несколько саженей, впрочем, не причинив другого вреда ни им, ни вообще отряду, работа в котором шла нормально.

Бывая на фронте, я часто удивлялся, как люди привыкают ко всяким шумам. Видел я, как наш персонал спал под непрестанный писк и гудение полевого телеграфного аппарата или, как неожиданный артиллерийский огонь, открытый совсем рядом, не будит людей. Как-то в 4-й армии я ночевал в одном из отрядов вместе с Тарасовым и Пржездецким в какой-то избушке. Рано утром, около 5 часов, обычный здесь пролет немецких аэропланов в более глубокий тыл был встречен огнем батареи, стоявшей шагах в 200 от нас. Я проснулся, но остался лежать; Пржездецкий вскочил и стал одеваться, а Тарасов даже не пошевелился и продолжал спать.

Бывали и курьезы: как-то ночевал я в Управлении у Пучкова, которого не застал у него. Опять под утро начинается стрельба. Уже когда все успокоилось, раздается неистовый звон телефона: сообщали из службы связи, что такая-то батарея, такой-то бригады открыла огонь по неприятельскому аэроплану, а минут через 5 звонок повторился — на этот раз сообщали, что батарея огонь прекратила, что я и сам слышал уже за ¼ часа до того.

В районе Барановичей стояли тогда транспорты бар. А. А. Врангеля и К. Гиршфельда. В первом я был на Рождество: помещались они в деревне, в самых бедных избах, вместе с хозяевами их; несмотря на эту обстановку, отряд был в полном порядке. Прекрасным был и транспорт Гиршфельда, очень сердечного и увлекающегося делом; всегда приходилось мне здесь видеть или слышать про что-нибудь новое, про то, как бы лучше использовать имеющиеся средства. Несколько дальше к югу, в районе 9-го корпуса, мне пришлось как-то зимой заночевать в одном из передовых отрядов в сравнительно хорошей усадьбе. Под утро сквозь сон я услышал во дворе отчаянные крики и, открыв глаза, сразу вскочил, ибо мне спросонья показалось, что моя комната в огне; оказалось, что горели людская и скотный двор, расположенные шагах в 25 от дома, где я спал. Благодаря сену, сложенному на чердаке, здание это горело, как свеча, и нужно было удивляться, как при этом успели спастись люди и как они успели вывести лошадей. Тут же рядом стоял мой автомобиль с порядочным запасом бензина, но и его успели откатить. Позднее по поводу этого пожара у меня была переписка с владелицей имения, требовавшей уплаты ей стоимости сгоревшего, хотя у меня было впечатление, что загорелось в части здания, где помещались обозы какого-то штаба, а не наши санитары.