Олаф Брок - Диктатура пролетариата

Этот аргумент может показаться по-буржуазному узким социалисту-теоретику, снисходительным взором окидывающему нас, простых смертных, с высоты своей идеальной доктрины. Тому, кто помнит лишь большевистское воззвание к солидарности и лучшим чувствам среди рабочих и членов коммунистической партии, аргумент покажется преувеличенным. Что касается моей интерпретации самого революционного процесса, то вполне ожидаемой реакцией, которую я не раз слышал от «понимающих» иностранцев, «сочувствующих» злоключениям России, является вопрос: Разве не то же самое происходит во время любой революции? Даже если бы русская революция действительно ничем не отличалась от других мировых переворотов, это слабое оправдание происходящему в стране должно было бы заставить всех здравомыслящих людей задуматься о том, возможно ли говорить о революции как о закономерном этапе развития общества. Как бы там ни было, горькая правда заключается в том, что все это время русская коммунистическая партия цинично двигалась к достижению своих ближайших целей, взывая к самым низменным инстинктам.

«Но если сравнивать с революцией в Германии, – возразил один рассудительный экономист, – разве там народ последовал за коммунистическими призывами к низвержению и уничтожению? В Германии хватило культурных ресурсов для того, чтобы сохранить дисциплину и спасти общественные ценности».

«Грабь награбленное» – таков дикий лозунг переворота, в результате которого большевики захватили власть. Революционные ораторы, находящиеся сейчас у власти и особо почитаемые как вожди партии, провозгласили убийство не преступлением, а благородным выплеском революционного экстаза. После крушения старорежимного капитализма, большевики, оставшись один на один со старым общественным порядком, начали опасаться конкуренции со стороны интеллигенции. Поэтому в 1918 году снова зазвучали призывы к истреблению, на сей раз направленные против интеллигенции. За этим последовали, как мы помним, безнаказанные убийства Шингарева и Кокошкина, смерть которых останется на совести революционных демагогов, черной от крови.

Можно справедливо возмущаться жестокостью «белых», и многие жуткие эпизоды гражданской войны мы вправе списать на необходимость ответить насилием на насилие, тем не менее нельзя искажать факты, объясняя действия белой армии только защитой низменных личных или классовых интересов. Несправедливо игнорировать те духовные ценности, за которые боролись и после войны продолжают бороться все политические партии, которые, объединенные общностью взглядов или наличием общего врага, составляют белое движение. Большевистские лозунги и методы борьбы вынудили белых идти до конца, биться не на жизнь, а на смерть.

Большевизм сам навлек на себя проклятие, пробудив в народе худшие инстинкты, и большевикам уже никогда не смыть его в глазах интеллигенции. Социализм, коммунизм – названия этих учений для них звучат как насмешка: не получив ни того, ни другого, народ довольствуется доктриной подлости и воровства, и плоды ее заведомо известны.

Таким образом, хотя коммунисты под предводительством кремлевских олигархов все еще прибегают к политическим методам для укрепления своего положения, основой их власти служит исключительно насилие. Выше я перечислил основные государственные структуры большевиков, которые, разумеется, опираются на мощь военных сил – до тех пор, пока те согласны исполнять команды правительства. В их рядах особую роль защитников правительства и палачей от пролетариата играет преданное войско ГПУ Этот политический орган является отголоском старой России, наследником царской жандармерии, призванным держать население в страхе. Эта кровожадная полицейская машина со своими «административными постановлениями» до сих пор вызывает в памяти народа страшные картины кровавого террора; а коммунистическая партия сохраняет единоличное право распоряжаться государственными запасами, необыкновенно скудными, но остающимися единственным средством к выживанию. Коммунистическая партия держит в руках власть – и она ею пользуется! Огромное число простых русских людей не выдерживают давления коммунистического пресса и сдаются, укрываясь до лучших времен за щитом состояния вялого бездействия, которое я попытался обрисовать в первой части. Эта пассивность, по моему мнению, является важным психологическим фактором, который пока еще держит большевистское судно на плаву в городах… Но оставим теоретические домыслы.

В чем же заключается, по мнению коммунистической партии, идеальное пролетарское общество?

Будучи в Москве, я говорил с одной дамой. Еще раньше я встречал ее в Христиании, я помню ее как молодую красивую девушку, она происходит из семьи, известной в ученой и политической среде старой России. Теперь она вынуждена зарабатывать на пропитание себе и матери, трудясь в маленькой конторе на самой низкой должности. Мы говорили о ее тете, на которую ГПУ устроило травлю: только за месяц моего пребывания в городе у нее было два обыска; я узнал о судьбе двух тетиных дочерей, после длительного тюремного заключения сосланных на каторжные работы к Северному Ледовитому океану – без суда и следствия, и даже их близкие не знают, по какой статье. Попытки самых влиятельных норвежцев добиться более человечного рассмотрения дела пошли только во вред, ужесточив гонения, так что несчастная мать заклинала меня не ходатайствовать и не просить за нее – только бы не было хуже.

– Дело в том, – рассказывала дама, – что мои двоюродные сестры слишком открыто отзывались о советской власти. Привыкнув к заграничным обычаям, они опрометчиво делились всеми своими жалобами. Если бы только они были порассудительней! Когда сюда приехала так называемая делегация из Голландии, и мы все советовали им быть крайне осторожными, но они все-таки пошли к «голландцам» и стали жаловаться на все и вся. А делегация оказалась ловушкой, подстроенной ЧК. Именно за тот эпизод с сестрами так обошлись. Посмотрите теперь на нас: одного моего брата убили, многие наши родственники и друзья были в рядах Деникинской и Врангелевской армий, но мы сидели тихо, держались в тени, так что мне даже разрешили спокойно работать здесь…

– И Вы все еще верите, что жизнь не так плоха? – спросил я.

Она резко отвела взгляд.

– О, если бы Вы только знали, как это ужасно – быть свидетелем упадка, разложения, видеть, как молодежь, словно шайка мелких лавочников, торгует моральными ценностями, убеждениями – всем, что должно быть свято; везде сталкиваться с коррупцией и злопыхательством, лицезреть обогащение нового «высшего класса», кровожаднее которого еще не видел свет, как безнравственно, бессовестно он наживается на чужих жизнях и благополучии простых людей… Вряд ли посторонний способен понять, какие это страдания. И бесполезно что-то заявлять, кому-то жаловаться – молчание может хотя бы, как видите, обеспечить мирное серое существование и кусок хлеба для семьи.