Пол Картледж - Спартанцы: Герои, изменившие ход истории. Фермопилы: Битва, изменившая ход истории

В римские времена подобные претензии на родственные связи как целых общин, так и отдельных личностей, были обычным явлением. Однако они засвидетельствованы уже в V в. до Р.Х. в чисто греческом контексте и стали столь обычным явлением в Эллинистическою эпоху, что их могли предъявлять народ или народы, не имеющие ни единой капли греческой крови в своих жилах, — вероятно, с расчетом на достижение признания и принятие. Так что в начале третьего века до Р.Х. даже тогдашний Первосвященник Иерусалима мог утверждать, что обладает смешанным происхождением от евреев и спартанцев через Авраама и Моисея, и спартанский царь Арей прореагировал на это позитивно — или так утверждает еврейский текст Маккавеев. Так евреи стремились обеспечить себе символическое место в эллинистическом миропорядке и в более практическом смысле обрести возможных иностранных союзников в борьбе с поползновениями агрессивных местных монархов посталександровских Селевкидов.

Что касается Синесия, то он был озабочен непосредственно тем, чтобы обрести силы в чрезмерно оптимистичном и эгоистичном сравнении своей борьбы с разорявшими Киренаику кочевниками с гораздо более значительной защитой Леонидом Греции от персидских захватчиков.

Как теперь известно, по преимуществу итальянский Ренессанс четырнадцатого-шестнадцатого веков являл собой движение «назад к будущему» в области культурного восприятия и политического действия. Повторное открытие мудрости, истины и красоты лучших из древних греков и римлян стимулировало прогресс и уход от того, что позже получило порочащее название (темного) Средневековья. Ренессанс был скорее западным, чем восточным явлением, больше римским, нежели эллинистическим по своей идее и сфере приложения. Однако из этого правила было одно примечательное исключение — Чириако ди Пицциколли, купец, лучше известный по городу, в котором родился, как Кириак из Анконы. Вероятно, Кириак сделал больше, чем кто-либо другой, для сближения Запада и Востока, перенеся Восток на Запад. Ему мы обязаны записками путешественника 1447 года, превосходящими даже иеремиаду Павсания Перигета второго века о жалком настоящем и о поисках лучшего, но утраченного времени. В отличие от Павсания, Кириак прибыл в Спарту через Мистру (неподалеку к западу). Мистра, основанная франками в середине тринадцатого века, была главным городом Морейского деспотата (на Пелопоннесе), подчиненным аванпостом Византийского мира, которому вскоре предстояло покориться османским туркам под предводительством султана Мехмеда II Завоевателя. При его приближении Кириак оплакивал отсутствие спартанских воинов доброго старого времени, и среди них, разумеется, Леонида.

Примерно во время визита Кириака в Спарту родился один из величайших художников итальянского Возрождения Пьетро Вануччи, известный под именем Перуджино (ок. 1450–1523), больше прославленный сегодня как учитель Рафаэля. Его композиция Fortezza е Temperanza («Сила и Умеренность») в Nobile Collegio del Cambio г. Перуджи включает подборку « uomini forti » («смелые люди», однако это звучит лучше по-латыни — viri fortes ). Рядом с Горацием Коклом, великим защитником Древнего Рима, стоит другой великий защитник, обозначенный как « Leonida Lacedemonio » («Леонид Спартанец»). Горацио (как он лучше известен поколениям английских школьников, воспитанных на книге Макколея «Баллады древнего Рима») смотрит вверх и влево, как и фигуры людей по обеим сторонам от них. Но что удивительно: Леонид нарушает систему и смотрит вниз; точнее, смотрит немного печально на необычно длинный меч, эфес которого он сжимает правой рукой. Помимо его совершенно не спартанской длины, бросается в глаза то, что меч сильно изогнут. Видимо, зритель должен понимать это как намек на героический конец Леонида.

Условно считается, что ранний этап «нового времени» в Европе занимает период с 1500 по 1800 год. Во второй половине шестнадцатого века наблюдались интересные дискуссии о спартанской античности на другом конце Европы, в Шотландии. В 1579 году историк-гуманист Джордж Бьюканан восхвалял Леонида заодно с Агесилаем II и некоторыми другими за то, что он был истинным царем, в то время как, по его мнению, современные ему монархи слишком погрязли в роскоши. Однако в 1581 году Алджернон Блэквуд занял другую, конституционалистскую позицию в противоположность моралистической. Он считал, что в Спарте цари пользовались просто названием и пустым титулом царя, а не истинной сущностью царской власти. В некотором смысле, он был прав: безусловно, маловероятно, что разделенная власть могла иметь тот же смысл и значение, что и единая монархия. Тем не менее тщательное исследование показывает, что спартанцы, обладавшие в свое время самой значительной властью и авторитетом, были царями: Клеомен I, Леонид, Агесилай II, Клеомен III. Единственным очевидным исключением был Лисандр, но после короткого пароксизма чрезмерной личной власти он тоже был приведен к более спартанскому статусу, сначала царем Павсанием, а затем царем Агесилаем II.

Почти одновременно с этими дискуссиями в Шотландии писал свои « Опыты » во Франции удивительный и плодовитый Монтень (Мишель Эйкем де Монтень). Одно из лучших эссе носит привлекающее внимание название «О каннибалах» (1580), но его содержание выходит далеко за пределы декларированной предметной области. Например, трудно было ожидать найти в нем такое примечательно острое и точное наблюдение:

Бывают поражения, слава которых вызывает зависть у победителей. Четыре победы, эти четыре сестры, прекраснейшие из всех, какие когда-либо видело солнце, — при Соломине, Платеях, при Микале и в Сицилии [115], — не осмелились противопоставить всю свою славу, вместе взятую, славе поражения царя Леонида и его воинов в Фермопильском ущелье [116].

Почти через столетие Фенелон, соотечественник и коллега-литератор Монтеня, использовал образ Леонида в одном из своих Dialogues des Morts («Диалогах мертвых»); это был единственный спартанец, которого использовали подобным образом. Сама идея и название позаимствованы у Лукиана, инсценировавшего воображаемые диалоги, как исторически возможные и внутренне вероятные, так и такие, которые не отвечали ни тому, ни другому требованию. Но идея диалога между царем Спарты и Великим царем Ксерксом восходит в конечном счете к Геродоту (хотя, строго говоря, Демарат к тому времени уже был бывшим царем). Подобно Бьюканану, Фенелон представил Леонида настоящим царем в отличие от простого деспота Ксеркса и нарисовал его в чисто спартанских тонах: